Смерти.net

Объявили перерыв, и я немного взбодрилась, ощутив во рту лакричный привкус «Черного солнышка». Мальчик-ангел, из чьей глотки еще пять минут назад хрипло изливались призраки исторических трагедий и травм, мирно стоял около барной стойки и пил чистое «Черное солнышко» из маленькой рюмочки крошечными глотками, словно это ледяная вода. Я рванула к нему, как будто тону, а он – граница воды и воздуха, без которого я все это время как-то бездыханно жила.

– Я пью то же самое, но в коктейле, – прокричала я. – Он на черной смородине! Знаешь, что в нашей стране уже почти сто лет как запрещена черная смородина? Была запрещена, в смысле. То есть не в нашей. В бывшей нашей! Там запрещена! Тут-то все разрешено.

Он посмотрел на меня и улыбнулся. Я поняла, что готова сделать для него все. Воскресить, усыновить, принести стакан холодной черной смородины, стать его пресс-секретарем, последователем, агентом, автором его мемуаров, если согласится для меня что-то вспомнить.

– Слушай, я тебя где-то видел, старушка, – расхохотался он. – Только не думай, что я со всеми так начинаю разговор. В смысле, я со всеми так начинаю, да. Но думать – не смей! Договорились?

Я кивнула. Я была готова договориться с ним насчет чего угодно. И была готова вообще не думать.

– Сколько тебе лет?

– Двадцать восемь, – ответил он. – Ты чё, стой-стой, ты обижаешься, что я тебя старушкой назвал? Слушай, да я со всеми так. Фак, опять я сказал, что я со всеми так. Ты меня уже ненавидишь, наверное.

– Как тебя можно ненавидеть, – выдохнула я. – Тебя ж все любят, да?

– Именно! И меня это чудовищно бесит. Я же не ищу как бы любви, когда пою. Я, скорее, хочу хоть как-то передать или сохранить мою собственную любовь к этой музыке. К этим вот ребятам, которые, несмотря на то, какой жуткой была их жизнь, придумывали такое. И я делюсь не музыкой, а любовью, понимаешь? Но получается по итогу не то. Как будто пропущено какое-то звено.

– Все у тебя получается, ты что, – закивала я, хватая коктейль, который мне, подкравшись, осторожно поставил под локоть наш приятель. Сделала огромный глоток, чтобы успокоиться. – Тебе все это говорят, наверное, но я такого в жизни никогда не слышала. В жизни не слышала! Ха-ха, очень смешно. В жизни точно не слышала.

– Да, про С. такое всегда говорят, – вмешался наш приятель. – Что в жизни такого не слышали. Видимо, он не совсем про жизнь. Да и пока был живой, тоже говорили. Он у меня играл в «Интервенции», каждую пятницу. Не помнишь «Интервенцию»? Конечно, не помнишь, это мой самый первый бар! Потом, конечно, выиграл тот конкурс, с лейблом контракт подписал, и уже реже. Гастроли, Европа, молодец. Но все равно возвращался, пока не. Ну, понятно, в общем, что потом. Вы уже познакомились?

– Старичок! – заорал С. – Я со всеми сразу же знакомлюсь, ты ведь знаешь! Ты меня за это ненавидел всегда! Это твоя девушка? Это твоя подруга? Она меня старше или нет? Я могу за ней приударить? Ты меня изобьешь? Ты закроешь от меня рояль на ключ?

– Вот, типичный С., – махнул рукой наш приятель. – Пожалуйста, ты только не обращай внимания на все, что он несет. Он милейший парень, мухи не обидит. Страшно деликатный и нежный. Даже если он сейчас начнет рассказывать самые непристойные в мире анекдоты, просто помни: это он от неуверенности. Старик, – это он уже обратился к С., – она тут ждет своего парня. Тебе ничего не светит, С. (И я услышала рифму, но только я ли?)

– Бывшего, мы расстались, – нашлась я. – Мы взяли, как это говорится, паузу. Встречаемся тут через полчасика, чтобы выяснить отношения.

– Если ты против, я к ней даже не прикоснусь! – заорал С. – Мое сердце принадлежит всем сразу и никому!

Приятель махнул рукой и удалился, напомнив, что осталось пять минут до следующего сета.

– Как ты сюда попал? – спросила я у С., еле сдерживаясь, чтобы не броситься ему на шею. Мне казалось, я знала его когда-то давным-давно, когда еще ничего о себе не помнила, и потеряла его там, в этой беспамятной глубине, а сейчас снова нашла – там, где обычно никто и ничего не находит и где коммуникация и близость похожи на вечное бдение около черной нефтяной лужи глубиной в бесконечность: ты сидишь пустым рыбаком, опускаешь в нее руку и шаришь в непроницаемой деготной глади, чтобы нащупать хоть что-нибудь, хоть раз, но никогда и ничего не нащупывается. Только остается от постоянности этих попыток ощущение отрубленной нефтяной пустотой руки, режущий зуд ходящей туда-сюда по запястью линии границы.