Смерти.net

Впрочем, вопрос исторической правды в контексте нейрозомби мы на тот момент еще не начали изучать. Позже именно С. поможет нам разобраться – но я расскажу об этом потом, я обещаю. Помнишь ли ты, что я всегда сдерживаю свои обещания? Понимаешь ли ты, что та картина с незнакомкой, грохнувшаяся со стены 11 мая 1993 года в 16:50 по военному времени (сложная шутка, и шучу я ее сама с собой), – это мое сдержанное обещание? Я всегда отличалась сдержанностью, это генетика (это ты).

Близкие друзья С. приняли версию про машину – им это сказали родственники. Сами родственники иногда проговаривались, что С. кто-то намеренно погубил. От двоюродной сестры С. слышали, что это был сердечный приступ – так рано, в таком молодом возрасте, кошмар. Ну и среди поклонников ходили слухи, конечно, – что-то принял не то, съел что-то черное и страшное, проглотил безымянный камень, а виноватого не нашли. В любом случае родственники не хотели это обсуждать.

В музыкальных кругах, где тогда вертелся еще не знакомый с нами, бесконечно живой наш общий приятель, полушепотом обсуждали версию суицида. Вряд ли это было правдой – С. слишком любил жизнь, какой бы она ни была. Тем не менее свои финальные полгода он действительно был в сумрачной деготной депрессии из-за того, что вся его музыка стала казаться ему фальшью, изголовием, надгробием, нечестностью, коллекцией полусуществующих слов; и ни одно из них не могло описать экзистенциальный ужас, в котором он оказался, – полный любви и желания ее транслировать и связанный по рукам и ногам мыслями о том, что он словно украл эту любовь у мертвых.

«Я постоянно краду у мертвецов, – признавался он нашему приятелю в те прижизненные, истинные свои дни, когда тому удавалось добраться до него, минуя преграды из отключенного телефона и кабельного тогда еще интернета; приходилось приходить аналоговым способом и колотить прямо в дверь, и С. далеко не всегда открывал. – И все хорошее, что я от этого получаю, тоже украдено у мертвецов. Я как будто, знаешь, на празднике мертвых рюмочки с холмиков собираю. Хлебчик с рюмочек подбираю и смешиваю в хлебный пудинг. А из рюмочек строю лестничку в райчик. Но там только одна, мать вашу, ступенечка, потому что лестничка эта всегда будет, сука, горизонтальненькая».

В области лестнички у С. полный провал. По словам нашего приятеля, если С. прижать к стенке и спросить, что он вообще тут делает, выяснится: он уверен, что его как-то удалось скопировать. Просто ранняя, плохая версия. С. считает, что в те времена уже пытались копировать сознание в порядке эксперимента и, наверное, с ним попробовали это сделать в больнице – так ты все-таки был в больнице, настаивал наш приятель, вспомни, как ты там оказался? Но С. уже перепрыгивал на какую-то раннюю версию подлунного блюза Малютки Уолтера, которая рассыпается и крошится ровно так же, как и его лживые воспоминания о собственной смерти – воспоминания воспоминания, неужели не смешно, неужели не страшно.

Наш приятель долго опрашивал С., пусть и отдавая себе отчет в том, что он интервьюирует чужие воспоминания, – но кто бы отказался от такой возможности? С. первое время не мог понять, куда он попал и почему все его старушки стали старушками. Все это было для него удивительно – но тут, считает наш приятель, явно сработали сентиментальные воспоминания брата в духе «был бы тут с нами С., как бы он, наверное, удивился!». После того как наш приятель взял С. резидентом в бар выступать четыре раза в неделю, он поразительно быстро адаптировался – наверняка его все запомнили адаптабельным парнем, а еще нейрозомби в принципе свойственна удивительная, невероятная изворотливая адаптивность. Они готовы на любой самообман, только бы не знать о том, кто они есть (их нет).

Конспирологическая история с больницей стала для С. универсальной отмазкой насчет множественности и неясности собственной смерти (скопировали, допустим, когда делали МРТ после того сотрясения мозга – горные лыжи, елочка-красавица, покрытая влажной грибной слизью, помнишь ли ты?), именно поэтому он и не знал, как именно умер, откуда ему было знать.

– Вот ты же сама тоже не знаешь, как умерла, – улыбнулся наш приятель. – Правда ведь?

Я церемониально поклонилась: во мне было слишком много котят, и я побоялась, что, если начну отвечать подробно, упущу одного-двух. Стебель гиацинта колом стал в горле, хоть его пила и не я.

– Не исключено, что С. все знает и помнит, и его избирательная амнезия – самозащита психики, – задумчиво добавил наш приятель. – Да, сознания у них нет, но психика есть, и она нечеловечески хитрая.