Смерти.net

Шпион? Тот, кто жег костры? Ой, лучше бы мне не знать, кто их жег.

– Добрый день, – вежливо сказала я, хотя была темная ночь.

– Ищу кота, – ответил шпион голосом бабки. Я подсветила шпиона фонариком телефона – оказалось, это и правда бабка, очень ветхозаветная, легкозаметная, отчетливая. – Кот убежал. Я тут живу на краю леса.

Какой край леса, бабка. Это не лес. Врешь.

– На краю леса в многоэтажках? – переспросила я.

– Я живу на краю леса, и кот убежал, – неприветливо, упрямо сказала бабка.

Из-за облаков вышла луна, и я заметила, что у бабки трясется голова. В лунном свете это смотрелось устрашающе.

– Где живете? – спросила я. – В многоэтажках тех, спрашиваю?

– Не помню, – сказала бабка. – Там где-то. В доме где-то там. Кот убежал.

Я бы вернула бабке кота, но что-то во всем этом было глубоко не так – как-то слишком быстро старушка перешла к делу.

– Ищу уже три дня тут, у всех спрашиваю, – уточнила бабка. – Никто не знает. Где живу – не знают, где кот – не знают.

– Покажите фото кота, – попросила я.

Бабка полезла в карман пальто за телефоном. Шло время. Я заметила, что у нее дрожат руки. Паркинсон? В этом состоянии не копируют – этика. Никто не должен страдать. Тем более Паркинсон и Альцгеймер лечатся, и последняя бабушка, которая этим страдала, умерла лет десять назад. Нейрозомби? Как проверить?

Я протянула к бабкиному лицу руку с кольцом и подсветила ее фонариком телефона.

– Видите кольцо? – спросила я.

Бабка неожиданно проворно, перестав трястись, схватила меня за кисть руки (я почувствовала тень боли – кисть когда-то была вывихнута, перетянута ожоговым бинтом, сшита хирургическими скрепками, изломана, раскрошена, откуда это воспоминание?) и мгновенно сняла губами с пальца кольцо. После этого уставилась на меня сияющими лунными глазами. Рот ее был захлопнут на жестяную пуговичку, как чужой украденный кошелек.

– Плюнь! Плюнь! – заорала я. – Плюнь немедленно!

Я затрясла бабку за плечи. Бабка вращала глазами и молчала. Ее немножко колотило, но это уже от кольца. Чертов зомби.

– У меня, у меня твой кот, – сказала я. – Я тебе его отдам, а ты вернешь кольцо, да?

Бабка кивала и вся тряслась. Я вцепилась в воротник ее пальто и не могла отпустить, опасаясь, что она рассыплется в пепел, прах и сухую глину.

Я потащила бабку к нам домой. Сделать это было несложно, она была как под наркотиками – ее мягко, влажно колотило, она заупокойно, благостно перекатывала во рту мое кольцо и катилась за мной, как разбухший от нечаянной речной воды чемодан-утопленник на неожиданно крепких костяных колесиках.

– Еще немного, – бормотала я, толкая бабку перед собой, словно у нее и правда были колесики. – Я тут рядом живу. Бегаю тут каждый вечер. Сейчас отдам тебе кота твоего. Мы его уже в приют хотели. В смысле, какой приют, выбросить думали, он вредный. Отдам кота, а ты кольцо выплюнешь – правильно?

Бабка продолжала кивать и трястись – возможно, она все-таки тряслась, потому что Паркинсон. Кто же у нее умер, неужели все внуки сразу, почему, что случилось? Кто еще запомнил старушку таким валким, колесным сгустком упрямства, неудобства и тревожной самостоятельности? Явно мешала всем, путала имена внуков, терялась, уходила из дома и забывала адрес, имена и число своих котов, которых у нее, вероятно, было устрашающее, насекомое, колоническое (муравьи, термиты, коты) количество, – и вот, пожалуйста, никакой любви не запомнилось, лишь темная ночь, болезненная фиксация на котах, самые неприятные симптомы, нежелание сотрудничать, странная речь. Я тоже почти ненавидела бабку, а еще больше – ее внуков. Никто из них не запомнил, как она пекла им пирожки (и тут же осеклась: не нужно нам пирожков! не хватало еще завести, помимо кота, заботливое зомби нейробабки – тут, как видишь, моя собственная речь тоже начинает уходить в сторону, сворачиваться вокруг сути хватким тестом пирожка, порожним текстом про этот неописываемый порожек – дойду ли я до сути? скажу ли, за чем охотилась на самом деле, если это была охота? Мне необходимо сообщить буквально пару фраз, два-три абзаца, один или больше одного тезиса – но я отпускаю эту историю, как полураздавленную мышь, тлеющую угольком надежды, лишь на два-три дымчатых, прощальных мышиных шага вперед, чтобы когтистой лапой подтянуть ее обратно и не дать сбежать). Чертовы внуки, чертова бабка.

Наконец я затащила ее домой. Мужа, к счастью, там не было – наверное, он все же нашел себе кого-то, как я и мечтала. Кот бабку узнал тут же, залез на нее, начал выть.

Бабка молчала. Это бабка Фуко, поняла я – бабка как фигура молчания. Я раздвинула кошачьи шерстяные чертоги локтем и потрясла перед бабкиным ртом ладонью.

– Плюй кольцо, плюй кольцо давай, – повторяла я. – Кота твоего вернула, как обещала? Вернула. Давай кольцо теперь. Кольцо давай, ну. Плюй! Плюй, тебе говорят.