Смерти.net

С другой стороны, иногда бывало и так, что в семье, где был кот, которого все очень любили, при восстановлении семьи восстанавливался тот самый кот, которого все любили. Память смешивается с памятью – все слиплось в коричневый комок. Какая гадость.

Есть фоновые животные, есть нейрозомби-животные. Фоновые исчезают, когда хозяев рядом нет или когда их никто не видит (проводились эксперименты). Нейрозомби не исчезают, но ведут себя омерзительно. У них такая же болезненная сентиментальность к вещам, только вот их способность себя сдерживать еще хуже, чем у человеческих нейрозомби, с такими животными нужно осторожнее – лучше, если они сидят дома или выгуливаются строго на поводке. Если вы нашли чужое сбежавшее животное-нейрозомби – лучше вернуть его владельцу или вообще к нему не приближаться. Нельзя держать дома фрагменты чужой памяти – это всегда плохо заканчивается, особенно с животными.

Здесь ты наверняка должна задать мне вопрос, которого я мысленно жду все это невыносимо долгое вступление к довольно короткому эпизоду: а как же бабушка с кошками? есть ли там бабушка с кошками?

Мой изначальный ответ: нет. Архетипическая бабушка с сотней кошек – это чаще всего болезнь. А психически больные люди не копируются. Ведь это неэтично – копировать ум умственно страдающего индивида. Этика превыше всего; страдание не умножается, все живые существа обязаны быть счастливыми, даже если они не живые и не существа.

Но это изначальный ответ, не подкорректированный ближайшими событиями.

Статус животного как в перспективе возможной – или вероятной – настоящей вещи до сих пор находится под вопросом. Да, в лесу иногда бегают непознаваемые животные: лось, медведь, лисичка. Да, их многие видят – и не все при этом работники зоопарка или лесники, чей внутренний алфавит целиком составлен из играющих гибких лисичек. По слухам, у некоторых людей имеются объективные вещи в виде животных. У кого-то якобы живет настоящая рбка. Рбка. Да, мы их так называли, чтобы подчеркнуть неправдоподобность, вопрошаемость, сбивчивость этой категории, – сбка, рбка, ктик. У кого-то глиняный паспорт, а кто-то – бессловесный ктик. Лично я не очень-то верила в ктика, хотя А. божился мне, что у знакомого его знакомого есть объективный хмчок, и он не знает, что с ним делать: выменял его на каком-то подпольном аукционе, но точно понимает, что долго хмчок не проживет (особенно если он и правда объективный), поэтому от него лучше повыгоднее избавиться либо получить какого-то другого свойства пользу. Но какую пользу можно получить от объективной вещи, срок годности которой – несколько месяцев? Что полезного можно сделать с хмчком? Другое дело – веджвудский сервиз с кроликом Питером. Фарфоровый кролик дарит счастье чаепития каждый божий день. Хмчка же лучше побыстрее сбагрить на аукционе – возможно, за него схватится, как за соломинку, чей-то страдающий внутренний ребенок (с какой еще целью психически совершеннолетний человек захочет приобрести объективного хомячка, выменяв его – хрупкую недолговечную вещь – на вещь фактически неистребимую?).

Возможно, рбки и хмчки были переходной стадией между зверями-нейрозомби и объективными животными – но мы не хотели пока об этом думать. Вообще, вокруг было слишком много вещей, о которых мы не хотели пока думать. Так или иначе, животные занимали в нашей – здесь требуется элегантный сквозной эвфемизм, причем требуется слишком давно – послежизни? – намного больше места, чем мы изначально предполагали.

И одинокий домашний кот, юркнувший под органные трубы, – это, несомненно, удивление, вопрос и загадка. Чей-то сбежавший кот-нейрозомби? Память каких-то людей, гулявших по этому кладбищу и регулярно встречавших белого кота? Часто же он им встречался.

Действительно, после того вечера я стала замечать кота каждый день – иногда около церкви, иногда просто в лесопарке, где он пробирался между деревьев и смешно, как лиса, мышковал в стожках палых листьев.

Приблизиться к нему было сложно: он отбегал, а потом останавливался и внимательно наблюдал, что я буду делать. Я хотела его поймать – приманивала кусочками сырой печенки, которые аккуратно, как письмо о своем отчаянии, выкладывала тоненькой линией на лиственном одеяльце. С каждым разом он подходил все ближе.

На седьмой день я его поймала – запихнула, как рыбу, под пальто (почему как рыбу? откуда это ощущение мертвого ледяного холода, гнущегося упругого стального хребта под сердцем? куда и к кому я ходила с рыбиной за пазухой – и если не я, то кто же тут по этому парку вообще гуляет и зачем этих людей восстанавливали?) и потащила домой. Мне наконец-то было о чем поговорить с мужем!