Смерти.net

В зрелом возрасте я практически не была в терапии. Разве что много лет назад, совсем давно – когда муж первый раз ненадолго уходил и я осталась одна с дочерью на месяц или два, я не помню точно. Друзья тогда убеждали меня, что я полна суицидальных мыслей и постоянно их озвучиваю в режиме ультиматума (была ли я на самом деле полна хоть чем-нибудь в то время?), – и посоветовали хорошего терапевта. Терапевт прописала мне таблетки, которые вычистили суицидальные мысли так же основательно, как и воспоминания о них – я до сих пор не помню, были ли у меня тогда, черт подери, суицидальные мысли? Как они выглядят, какой они формы? Спросить самих друзей возможности не представилось – со временем я забыла о том, что именно эти друзья у меня были (вероятно, друзья шли в связке с суицидальными мыслями и забылись тоже цельным пакетом), поэтому я не включила их в доверенный список посмертных контактов. Когда я починилась, я решила больше никогда не ходить к терапевту. Мне почему-то было невыносимо стыдно за себя прошлую, слабую, ничтожную, шантажирующую друзей суицидом. Все, что я запомнила, – это упражнения на границы и сепарацию, которые разучивала под диктовку терапевта, широко дыша и растягивая руки во все стороны, будто меня колесуют бледными конями. В памяти нет ни текста, ни чувства – только эти раскинутые от моря до моря, дрожащие от мышечного напряжения руки. Тело – точнее, воспоминание о теле – до сих пор держит в себе эти упражнения (воспоминания воспоминания, вспомнила я, вот снова она, вымышленная тема моего письма) и может при случае показать их без слов. Мое аутичное тело, бывшее в терапии, – тело-афатик, у него нет ни речи, ни памяти, лишь мучение и железобетонные границы, выращенные там, где отсутствие границ доставляет сильнейшую боль.

Когда эти границы рушатся, как плотина, боль оказывается и вовсе невыносимой. Она и есть крик – все сигналы приходят в сознание одновременно, не фильтруясь мозгом. И это так страшно, что, начав кричать и заметив, что это словно замедляет поток сигналов, уже не можешь перестать – так же как невозможно спрыгнуть с горящего велосипеда, который слишком быстро, невероятно быстро катит к отступающему испуганному морю.

Через несколько дней Лины вызвали меня к себе в Комитет восстания мертвых, чтобы рассказать про бесконечный крик.

И чтобы поставить перед фактом: если я захочу, я могу попасть в диктатора.

– Попасть в диктатора, – сказала Лина.

– Попасть в диктатора, – сказала Лина.

Лина могла говорить это сколько угодно, и Лина могла говорить это сколько угодно – я все равно не понимала, о чем речь.

– Мы проанализировали дискурс твоего доклада о присутствии в собаке, – сказала Лина уже не так важно какая, – и поняли, что ты справишься.

– Вторая собака на самом деле диктатор? – холодея, спросила я. – И это она управляла мной, когда я снимала с ее плеч ледяной камень тяжелее ветра?

– Нет, – сказали Лины. – Все намного проще. Осталось несколько открытых дверей, и, если тебе до сих пор хочется попасть в реальный мир, мы готовы помочь. Но если тебе страшно, ты вправе отказаться.

– Мяу, – хрипло сказала я чужим голосом, приоткрыв рот и еще не успев напрячь голосовые связки. Это в комнату тихо притопал один из Слоников – Лины взяли пару котов на работу, развлекать сотрудников.

Оказалось, что можно попасть в диктатора, объяснили мне Лины.

После того как возник интернет для мертвых, наше мировое правительство заключило жесткий, нерушимый договор с теми государствами, которые в наше государство еще не вошли, но хотели бы: пересадки запрещены, никто не должен страдать, закон о невозможности влияния нарушить невозможно. Франшиза на копирование человеческого сознания после смерти передавалась государству-участнику только при условии соблюдения общемировых правил. В противном случае даже при одном-единственном нарушении у государства-участника навсегда изымалось право добавлять своих граждан в мировой контекст.

Но вышло так, что несколько государств, подписавших договор и первое время бойко практикующих копирование у себя, нарушили договор. Вначале в одной стране на другом континенте умер диктатор, который правил ей больше сорока лет, – и договор оказался нарушен. Потом в другой стране – на том же континенте – умер диктатор, который не сменялся, что ли, с начала нулевых, – и другая страна тоже нарушила договор, что поделать. Потом – третья. Отобрать технологии у этих стран, конечно же, попытались, но ничего не вышло – те просто прекратили копировать обычных граждан (для виду, конечно же, да и не так уж их волновали посмертные судьбы обычных граждан – гораздо важнее было сохранить лидера), но, как выяснилось, тайно продолжили пользоваться технологией, чтобы умершие диктаторы могли править страной не только из темноты странного, немноголюдного своего контекста, но прямиком из реальности покинутого ими мира и новых, свежих мясных тел.