– Да? – спросила я. – Серьезно? Как интересно! С какого бы убийства мне начать?
Муж осекся.
– В общем, они больше не общались. А Гудини посвятил всю оставшуюся жизнь тому, чтобы максимально жестоко развенчивать и разоблачать медиумов. Медиумы его ненавидели, постоянно предсказывали ему скорую нелепую смерть, хватали за руку, пророчили ужасное. Всё повторяли: не доживешь до Хеллоуина – и он правда умер в ночь на Хеллоуин, но через три года после предсказания, бывает. И умер правда нелепо, совсем по-дурацки. Перед смертью он договорился с женой: если там что-то есть, он обязательно передаст ей весточку с кодовым словом. На всякий случай договорился.
– И что?
– И ничего. К жене потом несколько лет ездили ходоки, лучшие медиумы мира. Никто так и не передал ей то самое слово. А Гудини похоронили в ящике – таком, из которого он обычно выбирался.
– Чего?! – закричала я. – Ты что имеешь в виду? Зачем ты мне это рассказываешь?
– Я правда не знаю зачем, – сказал муж. – Говорю же, вспомнил книгу и понял, что хочу с тобой поделиться.
– Если ты хотел со мной чем-то делиться, не надо было меня убивать! Когда ты хочешь делиться чем-то с людьми, ты обычно их не убиваешь!
Муж пожал плечами и пошел спать. Я добрела до гостиной, свалилась на диван в чем была (а в чем я была? я не обратила внимания. а без внимания у нас ничего не существует, ты это уже наверняка понимаешь) и заснула в первый раз за этот невыносимый день? был ли это день? можно ли называть это днем? – что бы это ни было, оно закончилось.
Когда я проснулась, муж уже сидел на кухне и смотрел стриминг с симпозиума. Лины на симпозиуме не было – вероятно, она все это время общалась с самой собой. Их можно было понять.
– А какое было кодовое слово у Гудини и его мамы? – спросила я наждачным теневым голосом, наливая себе кофе.
– Прости, – сказал муж.
– Да ладно, все нормально, – вздохнула я.
– Нет, это было кодовое слово: прости. А ты не прощай, – ответил муж.
– Хорошо, – сказала я. – Прости.
И села у окна и стала смотреть на необъяснимый желтый туман, который давали вместо контекста.
Я хотела спросить мужа, откуда он сам знал кодовое слово. Но потом поняла, что он его не знал. Но при этом это было то самое слово. Просто мы находимся
Здесь, в этой точке необъяснимого желтого тумана, я должна попробовать объяснить тебе – или начать объяснять тебе, – как я стала диктатором.
По большому счету, мое метасообщение тебе – это попытка объяснить, как, изначально став собакой, я в итоге стала диктатором. Эта умопомрачительная траектория самонаправляющегося снаряда, который попадает в собаку, а потом в диктатора: одним выстрелом в двоих! – была бы недостижима, если бы Лина не встретилась с самой собой. Любая встреча с собой необратимо меняет всех свидетелей этой встречи (кроме самих участников, разумеется): в данном случае, мне кажется, она изменила мир.
Очень скоро выяснилось, что Лина и Лина решили не расставаться. Им было друг с другом комфортно, они понимали друг друга с полуслова. Первое время решили жить на два дома – немножко прибраться у бабки, оборудовать там нормальную связь, но периодически оставлять бабку одну с котиками: справится, сдюжит. Тем более что отучить бабку есть мышей, которых приносили коты, было, судя по уверениям новейшей Лины, невозможно. Ложная память кота нерушима: ела мышь – значит, ела мышь. А может, бабка была настолько плоха в своем психическом путешествии в бездонные пучины безумия, что и правда однажды съела мышь, чем навсегда травмировала кота: такое не забудешь. Так или иначе, периодическое присутствие рядом полусумасшедшей бабки, которая ест мышей, – нормальная плата за счастье долгожданного обретения себя или встречи с самой собой, как бы чудовищно это ни звучало (а будет звучать еще чудовищнее, я тебе это заранее обещаю). Лины вместе ходили в Комитет восстания, участвовали в разработках Комитета по починке интернета для мертвых – и новая Лина в какой-то момент рассказала им про те самые немногочисленные порталы, через которые можно физически попасть в реальный мир, несмотря на то что нас отключили и связи нет. Другие,