Смерти.net

Мне и всем нам на тот момент казалось, что такого не бывает. Пересадка сознания из биологического человека в биологического человека была невозможной по целому ряду причин. Ничего конкретного об этих причинах никто не знал. Общепринятой версией были соображения гуманности и биоэтики; хозяином и владельцем тела должен являться тот, кто в нем родился. И даже если в нем кто-то умирает – скажем, упал с лестницы, спускаясь покурить, ударился головой, смерть мозга, – он, даже отсутствуя, продолжает являться хозяином и владельцем тела (оставить органы как донор – это совсем другое). Пересадка сознания в киборга и искусственное тело тоже была невозможна – более того, запрещена. Что-то похожее разрешалось только военным и только на крайне ограниченное время спецопераций. Как я уже говорила, человеческое сознание, помещенное в не соответствующее этому сознанию тело, не способно полноценно существовать в реальном мире. Я плохо разбираюсь в нейробиологии – точнее, я бы хотела разбираться в ней лучше, но уж как есть – и тем не менее понимаю, что человеческое сознание навсегда остается человеческим и поэтому антропоцентричным, так что безболезненно существовать и функционировать вне биологического тела оно может либо в интернете для мертвых в качестве дубликата (память которого о биологическом теле даже если не идентична телу, то хотя бы не вступает в конфликт с сознанием), либо больше нигде.

Да, я выражаюсь неточно – я понимаю, что выбор «либо там, либо больше нигде» выглядит алогичным, но поверь: в этом есть смысл. Потому что выбор действительно есть. Выбирая «больше нигде», приходится судорожно прыгать туда-сюда между несколькими пылающими разновидностями невозможности, как между расставленными в комнате без окон горящими креслами, каждое из которых сулит 90 процентов ожогов всего тела или всей памяти о теле (память о теле болит не меньше тела) и точно так же нарушает законы логики – почему так хорошо горит, если нет окон?

Но антропоцентричная логика интуитивна и вытекает из мозга подобно тому, как мозг вытекает из разбитого черепа. Есть и иная, чужая логика. И в логике «больше нигде» – а это и есть наша нынешняя логика – человеческое сознание, если его правильно переместить, может размещаться и в яблочке, и в бутылочке, и в каштане на подоконнике. Только вот при этом оно будет равно сознанию яблочка, бутылочки и каштана. Точно так же, как мое сознание, оказавшись в собаке, редуцировалось до сознания собаки. Быть человеком можно лишь внутри человека. Внутри собаки – пустота. Внутри всего, что не человек, – бездна бытия, но человека там нет.

Поэтому все ранние попытки пересадить человеческое сознание в биоэлектронное специально выращенное тело, как правило, заканчивались катастрофой. Человеческое сознание, становясь редуцированным (или наоборот, расширенным – последние биоэлектронные тела были вполне качественными), до уровня сознания биоэлектронного, ненастоящего, неживого биологического тела, испытывало невообразимый, жуткий ужас, выражающийся в бесконечном непрекращающемся крике. И чем более похож носитель был на человека, чем ближе он бесконечно приближался к нему, тем страшнее был этот крик.

Я знала об этом и раньше, но не так подробно: первая Лина рассказывала мне, что пересадка невозможна. Иногда возможна только для военных – но, повторяюсь, ненадолго, потому что слишком уж это мучительно.

Не знала я только про бесконечный крик.

Выяснилось, что где-то один-два из десятка годами тщательно тренируемых на все это дело военных максимум оказывались способными не сойти с ума, очутившись в теле киборга, – не зайтись в этом бесконечном крике. Остальные начинали орать и не прекращали, даже вернувшись обратно, в свое обычное тело. Продолжали лежать и кричать – их не брали ни таблетки, ни транквилизаторы, человек просто ломался навсегда. Как выяснилось, практически все, кто лежал и орал, не так давно проходили глубокую психотерапию; тогда терапия еще не была запрещена. Те, кто справился кое-как и сдержал крик – а значит, психически выжил, – на терапию не ходили. То ли денег было жаль, то ли по какой-то внутренней причине считали подобные манипуляции стыдными, несмотря на то что стыдным в то время считалось, скорее, на терапию не ходить.

После нескольких лет военно-полевых исследований и потерь нескольких тысяч прекрасно натренированных специалистов по борьбе с мировым терроризмом было решено запретить терапию, приравняв ее к преступлению уровня нелегального оборота немедицинских наркотиков. Что-то выяснилось про терапию нехорошее, непонятное: и дубликаты из тех, кто был в терапии, получались какие-то «битые», и условно невозможная пересадка (пересадка невозможна, всем просьба покинуть вагоны) получалась для них еще более невозможной.