Смерть во спасение

Но ласточка лишь простонала и повернулась на другой бок. Разбойники, видимо, услышали шёпот, притаились, но ещё через мгновение удар кинжала с глухим треском пропорол полог, и один из них уже полез в юрту. Кормилица, не чуя ног от страха, подхватила младенца и выскользнула на волю с другой стороны. Неподалёку в зарослях ивняка плескалась речушка. Анна нашла лодку и, оттолкнув её, упала на дно, поплыла по течению. Через полчаса оно вынесло её к лесу, с другой стороны поселения. Несмотря на шум и тряску, младенец даже не проснулся.

   — Крепким вырастет наш княжич! — обрадованно пропела Анна.

Нянька хотела заплакать, но не смогла. Она по-прежнему не верила пророчеству Олле. Кто посмеет поднять руку на спящую, да ещё на царёву дочь? Ворогам младенец был нужен, Анна сразу это поняла. Коли гадалка дважды ошиблась, то и в третий раз могла промахнуться.

Феодосия равнодушно оглядела гору подарков, привезённых мужем и сваленных во дворе: домотканые ковры с ласточками да неведомыми голубыми птицами по краям, крашеные холстины, которые годятся разве что дворне на свиты да рубахи, грубые задубелые овчины, медвежьи да лосьи шкуры, ичиги из речной выдры, катанки из козьей шерсти, убрусы, ремни, пояса, треухи, корчаги, туеса — из-за всего этого не стоило и ездить в этакую даль да прохлаждаться там столько времени.

Княгиня молчала, поджав губы, помня, что она поклялась Гундарю ни единым словом и жестом не выказать того, что ведала: о подлой измене мужа. Ей и самой такая откровенность была ни к чему: таинники вот-вот вернутся, а воевода клялся, что они исполнят всё в точности. Ярослав сам тогда прибежит за утешением. Её же забота — поставить на ноги детей. Да и девочку родить не мешает, ей на старости лет радость да утешение. Тут она сама распорядится, когда подпустить к себе этого петуха...

Феодосия еле заметно улыбнулась: ей понравилось пришедшее на ум сравнение. Петух, вот уж истинно — петух.

   — Ты рада? — повеселел Ярослав, заметив слабую улыбку на губах жены.

Он чувствовал себя неловко. Верные слуги в Переяславле сразу же донесли, как он вернулся: все только и судачат о новой младшей княгине, каковую он заимел в подарок от мордовского царя, да о прибавлении княжеского семейства. Вотчина Ярослава не медвежий угол, местные купцы часто в Новгород наезжают, а на каждый роток не накинешь платок. Разнесут, ославят так, что не отмоешься. Быль — трава, а небыль — вода, как говорят в народе. Небыли и стоило бояться.

   — Я ещё сто коней привёл да по две отары овец, яловиц и быков, — с гордостью добавил князь. — Мы их обогнали, нынче к вечеру будут. Часть продадим, куда нам столько...

Князь осёкся, ибо Феодосия молчала. Как ни старалась выдавить из себя приветливое слово, ничего не получалось. Сухой ком стоял в горле. Гундарь уж с беспокойством поглядывал на неё, предчувствуя грозу.

   — Да ты рада или нет? — растревожился Ярослав. — Муж с дарами да живой из похода вернулся, а от жены слова доброго не дождёшься!

   — Рада, как не рада, — бесстрастно промолвила княгиня. — Долгонько мы тебя не видели, кормилец наш.

   — А я невесту для старшего сына приискал, княжну красавицу сосватал, скоро и суженая подъедет. Пора женить Феодора да на княжение определять. Потому и задержался... — Князь оглянулся на притихшего Гундаря. — Распорядись-ка, чтоб добро в кладовые снесли.

Хозяин нахмурился, прошёл в дом. Он хорошо знал нрав жены: открытой хулы на мужа она себе никогда не позволяла, а вот обиду держала долго. Видно, поганые слухи всё же достигли и её ушей, чем ещё объяснить её неприветливость. Но оправдываться перед супругой он не собирался. Не княжеское это дело перед бабой ответ держать.

Поужинав, он толкнулся в светёлку княгини. Дверь была не заперта. Феодосия уже лежала в постели. Ярослав разделся, лёг рядом, дотронулся рукой до жены, погладил её, как бы давая понять, что он готов и мужний долг исполнить.

   — У меня болезнь... женская, — не шелохнувшись, вымолвила она.

Князь убрал руку. Протяжно зевнул, повернулся на другой бок и заснул.

Княгиня же до рассвета не могла глаз сомкнуть. Её жгла обида. Она представляла себе, как он ласкает её подлую разлучницу, их страстные целования, и сухой ком застревал в горле. Умом понимала, что ничего зазорного тут нет, все завоеватели ведут себя так, принимают в дар и наложниц. Но они не женятся на них, не забывают в объятиях всё на свете: дом, наследников, жену, не рожают от грязных бабёнок детей и уж тем более не собираются привезти их под родной кров. А вернувшись, не гневаются, что им не бросаются на шею да не моют ноги. Будь Ярослав поумнее, мог бы сам ей обо всём рассказать, но куда денешь гордыню, она вперёд него родилась. Он мог уговорами да дерзким напором ею овладеть, как это делал всегда, не считаясь ни с какими её болезнями, но и тут не захотел. Так сытый кот воротит морду от молока. Зачем ему старая жена, да ещё норовистая. Вот что её обижало.