Смерть в подземке

В неровный гомон ожидающей начала очередного поединка толпы вдруг вклинился какой-то новый звук — отдельные резкие выкрики, гулкий топот ног по капотам автомобилей, что кольцом окружили арену, звон бьющегося стекла… «Стой, сука!!!» — нечеловеческим голосом заорал кто-то, и на освещенное пространство, протолкавшись через плотные ряды зрителей, боком, едва не упав, но в самый последний момент каким-то чудом удержавшись на ногах, вывалился какой-то человек — без куртки, в серой фуфайке с наполовину оторванным рукавом и, судя по тому, как он двигался, пьяный в лоскуты.

За ним, бесцеремонно расшвыривая зрителей, на ринг выбежали качки в одинаковых черных майках и камуфляжных штанах — охрана, прошляпившая момент, когда потенциальный возмутитель спокойствия превратился в кинетического, и теперь с примерным рвением пытавшаяся загладить свой промах.

Распорядитель раскинул в стороны руки, в одной из которых был мегафон, преграждая хулигану дорогу. Нарушитель неуклюже поднырнул под препятствие, притормозил, ухватившись за талию распорядителя, и пару секунд бегал вокруг него, как вокруг дерева, увертываясь от мускулистых лап преследователей.

Толпа встретила это происшествие гоготом и одобрительным свистом. Как любая толпа в любой точке планеты, она жаждала крови, за лицезрение которой с нее взяли немалые деньги. Но пьяного чудака, затеявшего игру в догонялки с охраной, она встретила вполне доброжелательно, как цирковая публика встречает клоуна, веселящего ее между выступлениями фокусника и дрессировщика крокодилов. Это было просто еще одно развлечение, да к тому же бесплатное и потому особенно приятное.

Один из охранников настиг наконец пьянчугу, схватил и облапил сзади обеими руками, как медведь украденный на пасеке улей. Другой, убедившись, что нарушитель надежно зафиксирован и уже никуда не побежит, занес для удара резиновую дубинку. Неожиданно для всех пьяный коротко и точно ударил его ногой в пах, заставив сложиться пополам, а потом резко запрокинул голову, нанеся тому, что держал его сзади, ослепляющий удар затылком в лицо. Тычок локтем в солнечное сплетение довершил процесс освобождения, и Ник-Ник нисколечко не удивился, когда третий и последний из выбежавших на арену охранников спиной вперед улетел обратно в толпу, получив красивый, как в учебном пособии, апперкот.

— О!!! — нестройным хором выдохнула толпа.

Толстяк в проклепанной мотоциклетной куртке и украшенной изображениями человеческих черепов черно-белой бандане, стоявший рядом с Ник-Ником, повернулся к нему и спросил:

— Слушай, земляк, мне кажется или этот чокнутый — твой знакомый? Во жжет! Интересно, чего он нанюхался?

Безродный немного помедлил с ответом. Охранники лезли на ринг уже со всех сторон; публика орала и свистела, охранников пытались задержать, хватая за одежду, — общественное мнение явно было на стороне нарушителя, который вопреки логике и здравому смыслу все еще метался по арене как угорелый, оставаясь неуловимым и между делом одного за другим сбивая с ног тех, кому давно полагалось бы скрутить его в бараний рог. Ник-Ник, разумеется, уже узнал его и не мог не отдать должное ловкости, а главное, уму Молчанова. Он нашел, пожалуй, единственный верный способ остановить стихийное бедствие, не ставя под сомнение честность Марата. Пока что он неплохо справлялся со своей задачей, но ему не мешало бы помочь.

— Сам ты говна нанюхался, бурдюк зловонный! — повернувшись к толстяку в мотоциклетной куртке лицом, громко и внятно сообщил Николай Николаевич.

— Ты чего, дед? — изумился пузан. — Я старость уважаю, но за такие слова могу и в бубен настучать!

— А ты попробуй, кабан обхезанный, — предложил Ник-Ник и, чувствуя себя в своей стихии, первым перешел от слов к делу.

Толстяк, взмахнув руками, завалился на соседей. Кто-то из них пнул его ногой в пузо; кто-то другой с разворота врезал Ник-Нику по уху, да так, что у него перед глазами замельтешили звездочки. По толпе, разбегаясь в стороны, как круги по воде, покатилась волна тычков, толчков и зуботычин, в воздухе замелькали кулаки и пивные бутылки. Отдельные очаги драки разрастались, ширились, сливались друг с другом, и вскоре побоище, как лесной пожар, распространилось по всей толпе. Все ожесточенно и бестолково дрались со всеми, отдавая особое предпочтение охранникам, если те по счастливой случайности подворачивались под руку. Бацилла насилия заразнее сифилиса, и почтеннейшая публика, разогретая предшествовавшим массовой драке кровавым зрелищем, давала выход своей агрессии с таким рвением, словно тоже пыталась кому-то что-то доказать — например, что две-три сотни человек при определенных условиях способны в мгновение ока превратиться в стадо взбесившихся обезьян.