Откинув голову на спинку кресла, он закрыл глаза, всем своим видом демонстрируя полную готовность вкусить сокровищ мировой музыкальной культуры. Комната наполнилась рыданиями скрипок и виолончелей. Разговаривать стало невозможно, да, в сущности, и не о чем. Испытывая неловкость, которая уже давно сделалась его верной спутницей в такие моменты, Федор Филиппович расстегнул портфель и выложил на стол туго набитый конверт без имени и адреса. Сиверов сидел неподвижно, с запрокинутой головой, лишь кисть его правой руки едва заметно шевелилась в такт музыке, как будто Глеб дирижировал невидимым оркестром. Федор Филиппович уперся ладонями в колени, готовясь встать, и вдруг понял, что идти ему никуда не хочется — настолько, что он даже готов безропотно смириться с перспективой провести некоторое время в обществе Моцарта, Вивальди и других именитых покойников.
— Жизнь коротка, искусство вечно, — не открывая глаз, вдруг изрек Сиверов.
Федор Филиппович мысленно плюнул и, расслабленно откинувшись на мягкую спинку дивана, сунул в рот мятный леденец.