Смерть в подземке

— Да нет у меня никакой уверенности! — почти выкрикнул Безродный и так хлопнул ладонью по столу, что остывший кофе едва не выпрыгнул из чашки, а наросший на сигарете Молчанова столбик белого пепла обломился и упал на дно пепельницы. — И вообще, чья бы корова мычала… Поучать он меня будет! Это была твоя работа, и ты с ней не справился. Прохлопал парня, а теперь разыгрываешь из себя какую-то, пропади она пропадом, Кассандру!

— А что я должен был делать — отстреливаться от ментов? — резонно возразил Молчанов. — Мочить журналистов? Не понимаю, кстати, откуда они все там взялись, да еще в таких количествах…

— Капнул кто-то, — нетерпеливо отмахнулся Николай Николаевич. — То есть не кто-то, разумеется, а этот чертов маньяк, заказчик. Расстрелять вас ему было мало, хотелось еще, чтобы трупы по телевизору показали. Обзвонил редакции, полицию предупредил — трудно, что ли, в наше-то время? А что до моей уверенности, так это, Федя, хорошая мина при плохой игре. Ты себе просто не представляешь, какая это будет катастрофа, если он не найдется. Что парня жалко — это само собой. Но я в этом случае — реально конченый человек. Сначала по миру пустят, а потом вообще грохнут. Ты же немаленький и наверняка понимаешь, какие в этом бизнесе крутятся бабки. Я днем и ночью Бога молю, чтобы он нашелся…

— На Бога надейся, а сам не плошай, — сказал Молчанов. Он хлебнул остывшего кофе, поморщился и отставил чашку. Потом погасил тлеющий в пепельнице окурок, закурил новую сигарету и продолжил: — Молиться, Ник-Ник, надо в свободное от более конструктивных занятий время. А ты…

Он непринужденно потянулся к стоявшей в уголке между стеной и креслом упаковке минеральной воды с явным намерением вскрыть ее и утолить жажду — верный признак обезвоживания, возникающего в результате злоупотребления алкоголем.

— Не трогай, — резко сказал ему Ник-Ник.

Поднявшись, он сходил на кухню и принес оттуда ледяную, из холодильника, бутылку, прихватив заодно и стакан.

— Ух ты, холодненькая, — обрадовался Молчанов и, проигнорировав стакан, припал к горлышку.

В глотке у него забулькало, минералка, пузырясь, потекла по щетинистому подбородку. Крякнув, Молчанов поставил бутылку, утер рукавом рот, глубоко затянулся сигаретой и продолжил с того же места, на котором прервался:

— А ты, Ник-Ник, все бегаешь, пропадаешь где-то, суетишься… И все, заметь, не по делу! — Он раскатисто рыгнул, запоздало прикрыл рот ладонью, а потом, с одобрительным видом оглядевшись по сторонам, ни к селу ни к городу объявил: — А ничего у тебя берлога! Развитой капитализм в отдельно взятой квартире… Так о чем это я?

— По-моему, ни о чем, — сдержанно сообщил Безродный. — Пока ничего, кроме беспредметной критики в свой адрес, я от тебя не услышал.

— А это тебе алаверды, — заявил Молчанов. — Адекватный ответ на беспредметную критику в мой адрес. Парня я, видите ли, прохлопал! Это не я, уважаемый, это ты его прохлопал! Такой, по крайней мере, вывод напрашивается из оперативной информации, которую мне удалось раздобыть, — добавил он важно.

— Хватит придуриваться, — отмахнулся от него Безродный, — и без тебя тошно. Какая там еще информация! Ну где ты ее мог раздобыть?

— Там же, где и ты, — сказал Молчанов. — И, кстати, было бы гораздо логичнее, если бы ее нарыл именно ты. Потому что все это время она лежала прямо у тебя под носом. Тебе и искать-то ничего не надо, достаточно просто кое-что припомнить и сообразить.

— Хватит, — с мрачным напором повторил Николай Николаевич. — Или говори по делу, или катись, откуда пришел.

— Законное требование, — кивнул телохранитель, — хотя грубость тебя не украшает… — Он хлебнул минералки, с явным сомнением осмотрел выкуренную до половины сигарету, скривился и ввинтил ее в донышко пепельницы. — По делу так по делу. Видишь ли, я разделяю твой оптимизм, но у меня, помимо надежды, имеются для него вполне конкретные основания. Как ты знаешь, наш горячий кавказский друг убыл с места перестрелки своим ходом — расшвырял ментов и репортеров, прыгнул в мою тачку и был таков. Тебе не приходило в голову, что у него для этого имелись серьезные причины? Обвинить его не в чем, он не стрелял, не дрался… да он даже толком ничего не видел, елки-палки! Он был в подъезде, за закрытой дверью, а я стоял снаружи, спиной к окошку, так что смотреть он мог разве что сквозь меня. А я, как видишь, не стеклянный… Ну и какой ему был резон наносить ментам при исполнении оскорбление действием? Зачем было убегать?

— Ну и зачем? — спросил Ник-Ник, не в силах понять, к чему он клонит.