Смерть эксперта-свидетеля

– Со школы еще помню. У нас там не очень-то хорошо было с социальным составом, зато преподавали прекрасно. А это число из тех, что застревают в памяти.

– Только не в моей. Как вам показалась миссис Шофилд?

– Не ожидал, что она такая.

– Такая привлекательная, такая талантливая или – такая высокомерная?

– И то, и другое, и третье. А лицом она кого-то напоминает. Актрису. Французскую, по-моему.

– Симону Синьоре в молодости. Удивительно: разве вы были уже в таком возрасте, что можете ее помнить?

– В прошлом году смотрел повтор «Casque d'Or».[38]

– Она произнесла по меньшей мере одну довольно мелкую ложь.

Если не считать крупной лжи, подумал Мэссингем, которую она, может быть, произнесла, а может, и нет. Он имел уже достаточный опыт, чтобы знать, что самое трудное в расследовании – это распознать главную ложь: объявление себя невиновным; мелкие же, спонтанные измышления, часто вовсе не нужные, в конце концов заставляют путаться и выдают лгуна.

– Да, сэр?

– О том, где они с Лорримером занимались любовью. На заднем сиденье машины. Не могу в это поверить. А вы?

Дэлглиш очень редко обращался с вопросом к подчиненному так прямо. Обескураженный Мэссингем почувствовал себя как на экзамене. Прежде чем заговорить, он тщательно взвесил ответ.

– Психологически это может быть и неверно. Она – женщина утонченная, любящая комфорт и весьма высокого мнения о собственном достоинстве. И ведь она, должно быть, видела, как извлекали из разбитой машины тело ее мужа, после той катастрофы, что случилась, когда она сама была за рулем. Как-то мне не кажется, что ей могли быть по душе занятия сексом на заднем сиденье машины. Если только она таким образом не пыталась изгнать самую память о катастрофе. Такое могло быть.

Дэлглиш улыбнулся:

– Ну, я-то объяснял это себе не в таких эзотерических терминах. Красный «ягуар», да еще самой последней модели, вряд ли такое уж незаметное транспортное средство, чтобы разъезжать по окрестностям с любовником. К тому же мистер Лорример-старший говорил, что его сын редко выезжал из дома по вечерам, тем более по ночам. А если выезжал, то только на место убийства. Эти вещи непредсказуемы. С другой стороны, он часто задерживался в Лаборатории. Не всякая задержка могла объясняться работой. Мне думается, его рандеву с миссис Шофилд происходили где-то совсем неподалеку от Лаборатории.

– Вам это представляется важным, сэр?

– Достаточно важным, чтобы заставить ее солгать. Какая ей разница, узнаем мы, где они забавлялись друг с другом, или нет? Я мог бы понять, если бы она ответила, что это не наше дело. Но зачем ей было лгать? И еще был один момент, когда она на миг утратила самообладание. Это случилось, когда она говорила о церковной архитектуре семнадцатого века. У меня создалось впечатление, что она вдруг, почти неуловимо и буквально на один миг, смутилась, когда поняла, что почти проговорилась, или, во всяком случае, сказала что-то, о чем лучше было бы промолчать. Когда завтра мы разделаемся с опросами, давайте-ка заглянем в часовню Хоггата.

– Но ведь сержант Рейнольдс уже заглядывал туда, сэр, после того как осмотрел территорию вокруг дома. Это всего лишь запертая, пустая часовня. Он ничего там не обнаружил.

– Может быть, там и нечего обнаруживать. Просто интуиция работает. Ну, теперь давайте-ка отправимся назад, в Гайз-Марш, там ведь пресс-конференция назначена, а потом мне надо будет поговорить с главным констеблем, если он успел вернуться. После этого я бы хотел снова повидать Бренду Придмор, а попозже заехать в Старый пасторский дом – потолковать с доктором Керрисоном. Но только после того, как мы выясним, что там миссис Готобед может предложить нам на обед в этом своем «Простофиле».

Глава 6

Минут двадцать спустя в кухне своего дома, являвшей глазам невероятный компромисс между научной лабораторией и сельской домашностью, Хоуарт готовил «sauce vinaigrette».[39] Густой, резкий запах оливкового масла, льющегося тонкой золотистой струей из бутыли, снова, как это всегда бывало, вызвал воспоминания об Италии и об отце. Этот дилетант, собиратель пустячков, б?льшую часть года всегда проводил в Тоскане или Венеции и вел одинокую жизнь ипохондрика, которая закончилась, как он, по-видимому, и хотел, поскольку утверждал, что испытывает ужас перед старостью, как раз в день его пятидесятилетия. Детям своим – а они оба выросли без матери – он казался не столько незнакомым, сколько загадочным. Он редко показывался им на глаза собственной персоной, зато постоянно таинственным образом представал пред их мысленным взором.