Смерть эксперта-свидетеля

Он подтянул кресло поближе к мольберту, так, чтобы видеть и ее лицо, и ее работу, и уселся поудобнее. Кресло оказалось замечательно комфортным. Дэлглиш почувствовал, что она уже жалеет о том, что была недостаточно любезна. Во всяком противостоянии психологическое преимущество оказывается на стороне того, кто стоит, но не тогда, когда оппонент сидит весьма удобно и именно в том месте, которое сам для себя выбрал. Мэссингем с чуть ли не демонстративной осторожностью поднял другое кресло и бесшумно поставил его у стены, слева от двери. Она, без сомнения, чувствовала его присутствие у себя за спиной, но не подала и виду. Возражать против создавшейся по собственной оплошности ситуации она вряд ли могла, но, как бы почувствовав, что беседа началась не очень-то благоприятно, пояснила:

– Мне очень жаль, что я могу показаться вам одержимой работой, но я должна успеть к сроку. Мой брат, должно быть, сказал вам, что я иллюстрирую новый сборник стихов Крабба для издательства «Парадайн Пресс». Этот рисунок – к «Промедлению»: Дайна посреди своих редкостных вещичек.

Дэлглиш понимал, что она, должно быть, вполне компетентный художник, раз получила такой заказ. И все же он был поражен выразительностью уверенных линий карандашного рисунка, представшего его глазам. Рисунок изобиловал деталями и все же не был перегружен: в нем совершенно отсутствовала суетливость. Он был прекрасно скомпонован и поразительно декоративен, изящная девичья фигурка на нем гармонично вплеталась в тщательно описанные Краббом вожделенные предметы. Здесь были все они, так же тщательно вырисованные: и фигурные обои, и розовый ковер, и рогатая голова оленя на стене, и усыпанные драгоценными камнями, инкрустированные эмалью часы. Несомненно, это была очень английская иллюстрация к творению самого английского из поэтов, решил Дэлглиш. Художница не пожалела сил на изучение предметов того времени. На правой стене висел пробковый щит с приколотыми к нему рисунками, явно предварительными этюдами: дерево, незаконченные интерьеры, предметы обстановки, беглые наброски пейзажей.

– Хорошо, что нет необходимости любить произведения поэта, чтобы достаточно компетентно его иллюстрировать, – сказала она. – Кто это сказал, что Крабб – Александр Поуп[33] в шерстяных носках? После первых двадцати строк мой мозг начинает вибрировать в ритме рифмованных двустиший. Но может быть, вы – приверженец неоклассицизма? Вы ведь пишете стихи?

Она произнесла это так, будто он в качестве хобби занимался коллекционированием сигаретных оберток. Дэлглиш ответил:

– Я с уважением отношусь к Краббу с тех самых пор, как еще мальчишкой прочел, как Джейн Остен[34] говорила, что могла бы захотеть стать миссис Крабб. Когда он в первый раз отправился в Лондон, он был так беден, что ему пришлось заложить все свое платье. А на полученные деньги он купил томик стихов Драйдена[35].

– Вы это одобряете?

– Меня это трогает. – И он процитировал:

В несчастьях мир погряз, и в горестях и боли.
Но милый дом ее не знал такой недоли;
О слезах матерей и вдов ей горько знать,
И все ж она могла, прочтя молитву, спать:
Ведь счастлива она, а сердце – велико,
И радость, и печаль оно вместит легко.

Она быстро и коротко глянула на него, полоснув синими глазами:

– В данном случае, к счастью, не осталось ни матери, ни вдовы, проливающих слезы. И я перестала читать молитвы, когда мне исполнилось девять лет. Или вы просто хотели доказать, что можете цитировать Крабба?

– Да, конечно, – ответил Дэлглиш. – На самом деле я приехал, чтобы потолковать с вами вот об этом. – Он достал из кармана плаща пачку писем. Раскрыв одно из них, он протянул ей листок и спросил: – Это почерк Лорримера?

Она нехотя взглянула на листок:

– Разумеется. Жаль, что он так и не отослал их. Я прочла бы их с удовольствием, но, по всей вероятности, не сейчас.

– Не думаю, что они так уж отличаются от тех, которые он отослал.

На миг ему показалось – она собирается отрицать, что получала письма. Потом он подумал – она вспомнила, что мы легко можем проверить у почтальона. Отметил, каким настороженным стал ее взгляд.

– Вот так и кончается любовь, – сказала она. – Не громовыми раскатами – жалобным писком.

– Не столько писком, сколько криком боли.

Она уже не работала. Стояла неподвижно, пристально разглядывая рисунок.

– Просто невероятно, как непривлекательно страдание. Он мог бы добиться большего, если бы просто честно сказал: «Для меня это значит так много. Для тебя – почти ничего. Так будь великодушна, что тебе стоит? Уделяй мне полчасика время от времени». Я бы его больше уважала.

– Но он ведь не о коммерческой сделке просил! – сказал Дэлглиш. – Он просил о любви.

– Как раз этого-то я и не могла ему дать, и он не имел права ожидать этого от меня.