Смерть эксперта-свидетеля

– Может быть, ей поехать с тобой в Италию, хотя бы на месяц? Ей так хочется увидеть Академию.[42] И хорошо бы ей побывать во Флоренции.

– Нет, нет, мой мальчик. Не думаю, что из этого что-нибудь выйдет. Это совершенно исключается. Пусть лучше снимет комнату в Кембридже, будет постоянно у тебя на глазах. А в Музее Фицуильяма[43] есть несколько вполне сносных картин. Ах, Боже мой, какая огромная ответственность-дети! Это совершенно ни на что не похоже: при моем состоянии здоровья меня нельзя так беспокоить! Мэйверс-Браун настоятельно советовал мне избегать волнений.

А теперь он лежит в гробу, в абсолютной и необратимой самодостаточности, на красивейшем в мире кладбище – Британском кладбище Рима. Ему бы понравилось там, подумал Максим, если бы мысль о собственной смерти не была для него столь непереносима. Непереносимыми для него были и сверхагрессивные римские шоферы, чье скопление на перекрестке Виа Витториа и Корсо и неумение правильно оценить обстановку так неожиданно отправили его туда.

Хоуарт услышал, что по лестнице спускается сестра.

– Итак, они отбыли.

– Двадцать минут назад. После некоторой прощальной перепалки. Что, Дэлглиш вел себя по отношению к тебе оскорбительно?

– Не более, чем я по отношению к нему. Я бы сказала, он даже проявил некоторое почтение. По-моему, я ему не очень понравилась.

– Ему не очень-то многие нравятся, по-моему. Но его считают человеком весьма интеллектуальным. Ты нашла его привлекательным?

Доменика прямо ответила на незаданный вопрос:

– Все равно, что отправиться в постель с палачом. – Она опустила палец в соус: – Слишком много уксуса. А чем ты занимался?

– Помимо готовки? Думал об отце. Знаешь, Дом, к одиннадцати годам я был абсолютно убежден, что отец убил обеих наших матерей сам.

– Обеих? То есть и твою, и мою? Невероятная идея. Как это ему удалось бы? Твоя мама умерла от рака, моя – от воспаления легких. Он же не мог все это сам устроить!

– Я понимаю. Просто роль вдовца была для него так естественна. Я тогда думал, он сделал это, чтобы не дать им больше рожать детей.

– Да, это уж, несомненно, беспроигрышный способ. Ты что, размышлял, не передается ли по наследству тяга к убийству?

– Да нет. Но так много всего передается. Отцовская абсолютная неспособность строить взаимоотношения с людьми, например. Невероятная поглощенность собой. Знаешь, он ведь фактически записал меня в Стоунихсрст.[44] Только потом вспомнил, что это твоя мать была католичкой, а не моя.

– Жаль, что вспомнил. Хотела бы я посмотреть, что из тебя сделали бы иезуиты. Главная беда религиозного воспитания – если речь идет о таком же язычнике, как я, – в том, что у тебя на всю жизнь остается чувство, что ты что-то утратил. Скорее всего так оно и есть. – Она прошла к столу и пальцем поворошила в миске грибы. – А взаимоотношения с людьми я строить умею. Беда в том, что мне очень скоро становится скучно, и эти отношения быстро кончаются. И я знаю только один способ, как проявить свою доброту. Но ведь прекрасно, что мы с тобой не кончаемся, верно? Ты для меня не кончишься до самого дня моей смерти. Мне пойти переодеться к обеду, или ты хочешь, чтобы я позаботилась о вине?

«Ты для меня не кончишься до самого дня моей смерти». Contra mundum! Теперь уже поздно обрывать связующую их пуповину, даже если бы он этого хотел. Он вспомнил забинтованную, так похожую на кокон голову Чарлза Шофилда, его глаза в щели между бинтами, умирающие, но все еще полные злобы, едва шевелящиеся распухшие губы:

«Поздравляю, Джованни. Вспоминай меня в своем саду, в Парме».[45]

Поразительна была не эта ложь, даже не то, что Шофилд в нее поверил или делал вид, что верит. Поразительнее всего было, что он настолько ненавидел своего шурина, что умер с этим злым упреком на устах. Или он счел само собой разумеющимся, что этот физик, этот жалкий технарь, не знает английских драматургов эпохи Якова I? Даже его собственная жена, столь умудренная и столь неутомимая в вопросах секса, была не настолько глупа.

«Думаю, вы спали бы друг с другом, случись Доменике этого пожелать. Малая толика кровосмешения вряд ли ее обеспокоила бы. Но вы в этом не нуждаетесь, не правда ли? Вам вовсе не нужна сексуальная близость, чтобы значить друг для друга еще больше. Ни ей, ни тебе больше никто не нужен. Вот почему я от тебя ухожу. Выбираюсь отсюда, пока во мне еще осталось хоть что-то от меня самой, пока есть чему отсюда выбираться».

– Макс, что с тобой?

Голос Доменики, резкий от волнения, вернул его в настоящее. Мысли его повернули назад, сквозь калейдоскоп вихрем летящих лет, сквозь смерч навсегда запечатлевшихся образов детства и юности, к последнему незабываемому образу, все еще четко сфокусированному, навеки запечатленному в его памяти: безжизненные, впившиеся в пол лаборатории пальцы Лорримера, помутневший полуоткрытый глаз Лорримера, кровь Лорримера.

– Иди переодевайся. Я позабочусь о вине, – сказал он.

Глава 7

– Что люди скажут?