Смерть эксперта-свидетеля

«Никто из нас не имеет права ожидать этого, – подумал Дэлглиш, – но мы все равно ожидаем». Непонятно, почему вдруг ему вспомнилась сентенция Плутарха: «Мальчишки швыряют камнями в лягушек ради игры. Но лягушки гибнут не ради игры, они умирают по-настоящему».

– Когда вы порвали с ним? – спросил он. Какое-то мгновение она удивленно молчала.

– Я хотела спросить вас, откуда вы узнали, что это я порвала с ним. Но ведь вы, разумеется, прочли письма. Я думаю, они – сплошное нытье. Я сказала ему, что не хочу больше его видеть, месяца два назад. С тех пор я не сказала с ним ни слова.

– Вы объяснили ему причину?

– Нет. Я вовсе не уверена, что была какая-то причина. Разве нужна причина? Если вы предполагаете, что появился другой мужчина, то нет, не появился. Какой у вас, должно быть, замечательно простой взгляд на жизнь. Я полагаю, работа в полиции порождает особый вид ментальности – картотечный. «Жертва – Эдвин Лорример. Преступление – убийство. Обвиняемая – Доменика Шофилд. Мотив – секс. Вердикт – виновна». Как жаль, что теперь нельзя завершить все это аккуратненьким: «Приговор – смертная казнь». Ну, скажем, он мне просто надоел.

– Когда вы исчерпали его сексуальные и эмоциональные возможности?

– Скорее, скажем, интеллектуальные, если вы простите мне некоторое высокомерие. Я считаю, что физические возможности человека исчерпываются довольно скоро, а вы? Но если человек умен, остроумен, если он с энтузиазмом относится к чему-то, свойственному ему одному, тогда отношения имеют какой-то смысл, не правда ли? Я когда-то дружила с человеком, который был знатоком церковной архитектуры семнадцатого века. Мы проезжали бесчисленные километры, осматривая церкви. Это было так увлекательно, пока не кончилось, и теперь я очень много знаю об архитектуре конца семнадцатого века. Хоть что-то положительное да осталось.

– А у Лорримера интеллектуальные увлечения сводились всего лишь к популярной философии и судебной медицине.

– Судебной биологии. Он странным образом не желал о ней говорить. Я бы сказала, что «Акт о сохранении служебной тайны» был крупными буквами выгравирован на том месте, которое он назвал бы своей душой. Кроме того, он был невероятно скучен, даже когда говорил о своей работе. Ученые, как правило, скучны, я знаю это по опыту. Мой брат – единственный ученый из всех, кого я знаю, кто не наскучивает мне после первых же десяти минут общения.

– И где же вы занимались любовью?

– Вопрос бестактный и грубый. Разве это имеет отношение к делу?

– Может иметь. Для тех, кто знал, что вы любовники.

– Никто не знал. Я не испытываю удовольствия, когда мои личные дела обсуждают, хихикая, в дамской уборной у Хоггата.

– Значит, никто не знал, кроме вас и вашего брата? Брат и сестра, должно быть, заранее договорились: не имеет смысла отрицать, что Хоуарт знал. Она ответила:

– Надеюсь, вы не собираетесь спрашивать, одобрял ли он это?

– Нет. Я счел само собой разумеющимся, что не одобрял.

– Какого черта? С чего это вы так решили?

Она хотела, чтобы это прозвучало легко, даже шутливо, но Дэлглиш расслышал в ее тоне острые нотки настороженности и гнева. Он ответил мягко:

– Просто я попытался поставить себя на его место. Если бы я только что приступил к новой для меня работе, и работе довольно трудной, а моя сестра завела интрижку с моим сотрудником, да еще с тем, кто, по всей вероятности, полагает, что его обошли из-за меня, я счел бы, что без этого осложнения я вполне мог бы обойтись.

– Вероятно, вам недостает уверенности моего брата. Ему вовсе не нужна была поддержка Эдвина Лорримера, чтобы успешно руководить Лабораторией.

– Вы приезжали с ним сюда?

– Соблазнять сотрудника моего брата здесь, в его собственном доме? Если бы я недолюбливала брата, это могло бы придать роману некоторую дополнительную пикантность. На заключительном этапе, признаюсь, это даже могло бы помочь. Но поскольку я своего брата люблю, это было бы просто проявлением дурного вкуса. У нас обоих – машины, а его – особенно просторна.

– Я полагал, что такова практика сексуально озабоченных подростков. В машине должно быть весьма неудобно и холодно.

– Очень холодно. Что явилось еще одной причиной разрыва.

Она вдруг повернулась к нему и сказала с неожиданной страстностью:

– Послушайте, я вовсе не пытаюсь вас шокировать, я просто стараюсь говорить правду. Я ненавижу смерть, и утраты, и насилие. Да кто же их любит? Но я не горюю о нем, так что не нужно выражать мне соболезнование. Есть только один человек, смерть которого принесла мне много горя, и человек этот не Эдвин Лорример. И я не чувствую себя виноватой. Зачем? Я не виновата. Даже если бы он убил себя, я не чувствовала бы за собой вины. А так, как есть, я не думаю, что его смерть имеет ко мне хоть какое-то отношение. Думаю, он как раз мог бы хотеть убить меня. У меня же не было ни малейшего повода для этого.

– А вы не представляете, кто мог бы это сделать?