Скворцов-Степанов

«Сам Иван Иванович, — как свидетельствовал ответственный секретарь редакции М. Э. Зингер, — не оставлял без ответа ни одного письма, и если лично не мог оказать содействия, то передавал в бюро расследований при редакции или в секретариат».

В один из предпраздничных дней в помещении редакции в сопровождении Скворцова-Степанова появился Михаил Иванович Калинин. Его сразу окружила толпа сотрудников. «Хорошо, что в обеденный перерыв приехал, — пошутил Михаил Иванович. — Иначе бы сорвал выпуск номера».

Попросили выступить. Речь «всесоюзного старосты» во многом была схожа со вчерашним выступлением на летучке… ответственного редактора «Известий». Когда Калинину сказали об этом, он заулыбался и ответил: «Секрет прост — все большевики-ленинцы мыслят в одном ключе».

Сотрудники редакции любили Скворцова-Степанова не только за его энциклопедические знания, остроумие, организаторский талант — Иван Иванович сильно выделялся своей простотой, непередаваемой внимательностью к судьбам окружавших его товарищей. Он вместе с ними искренне переживал их горести, радовался успехам. А когда что-то совместно удавалось, он весь преображался, его глаза вспыхивали настоящей радостью. Оживленный, сразу помолодевший, он начинал отмеривать бодрыми шагами кабинет. Зажигал папиросу и басил: «Слушайте, это же замечательно! По-моему, это совсем ладно? Я, кажется, прав, как по-вашему? По-моему, у нас теперь крепкий аппарат в редакции».

И, довольный, потирал ладони.

«Он умел поднимать людей, выдвигать работников, — вспоминал журналист Г. Е. Рыклин. — Он радовался успеху каждого, независимо от должности сотрудника редакции. Встретит, бывало, в коридоре, остановит, и, полный радости, скажет:

— Слушайте… Вот замечательно. Читали сегодня статью на второй полосе? Превосходно!

Вдруг зайдет в секретариат, где обычно по вечерам толпится много нашей братии, и пробасит:

— Здравствуйте, товарищи! Знаете, я сегодня весь день под впечатлением статьи нашего молодого автора. Хорошо! Совсем ладно!»

Скворцов-Степанов жил жизнью всего коллектива редакции, зная и ответственных работников газеты, и курьеров, секретарей, репортеров, весь обслуживающий персонал.

Как-то поздно вечером он узнал, что репортер Александр Алевич заболел и не вышел на работу. Рано утром Иван Иванович позвонил в технический секретариат:

— У меня к вам просьба. Видите ли, Алевич заболел. У него нет телефона. Пошлите к нему немедленно курьера с запиской — узнайте: какая температура, не нужен ли врач, медикаменты, как у него с деньгами? И сейчас же обо всем этом сообщите мне.

Алевич поправился. В редакции тогда поговаривали:

— Не врачи и медикаменты помогли, а заботливый телефонный звонок Ивана Ивановича.

Скромность и простота невольно притягивали к нему людей. Все, кто близко знал его, обращали внимание на то, что грубого слова, окрика Скворцов-Степанов терпеть не мог. Вместе с тем он был сторонником железной дисциплины. Не выполнить указания Ивана Ивановича? Подвести Ивана Ивановича? Подвести газету? Это было немыслимо в коллективе, где дисциплина имела своим основанием уважение и любовь к видному большевику-публицисту, который не только руководил коллективом редакции, но и был искренне доброжелателен к каждому сотруднику.

«Поздно вечером сижу на квартире у Ивана Ивановича, — записал у себя в дневнике Г. Е. Рыклин. — Пьем чай. Разговариваем. Нет, не в гости я пожаловал. Визит сугубо деловой».

Так как Иван Иванович прихворнул, он попросил Рыклина проинформировать о том, что происходило в тот день на заседаниях XV съезда партии. Когда Рыклин закончил сообщение, домой его Скворцов-Степанов сразу не отпустил:

— Посидите, попьем чайку. А чтобы ваша жена не волновалась и не подумала про вас что-нибудь плохое, давайте я ей позвоню и скажу, что я властью редактора задержал вас у себя. Что? Не надо звонить? Ну, как хотите. Пеняйте потом на себя.

По мнению работников редакции, Иван Иванович не был, конечно, «добрячком», благодушно взиравшим на ошибки и недосмотры. Но он никогда не повышал голоса, понимая, видимо, насколько тяжелым является труд журналистов. Умел и щадить самолюбие своих сотрудников. Когда случался явный промах в номере, Скворцов-Степанов обычно проводил рукой по усам и, ни к кому не обращаясь, ронял:

— Да-а… Ничего не поделаешь…

В тех же случаях, когда ошибка была слишком серьезной, он укоризненно качал головой и говорил протяжно:

— Действительно… Нечего сказать… — Больше ни слова. Но для сотрудников этого было достаточно. Каждый про себя повторял девиз, выдвинутый ответственным редактором: «Неудачу надо побить удачей».

Единственно, чего не прощал и не выносил Скворцов-Степанов, — это подлость и аморальные проступки. Никакие былые и настоящие заслуги, никакие таланты и литературные достоинства нарушителя этики не могли смягчить сурового приговора ответственного редактора. Иван Иванович становился грозным. Так, он очень тепло относился к сотруднику редакции О. Но однажды тот появился вечером сильно пьяным в Доме работников искусств. Утром О. был немедленно уволен по распоряжению ответственного редактора.