Синий тарантул [сборник]

Подошел Алехин, громадный, как водолаз. Он посмотрел вслед Зариной, молча поднял газету, прочитал заметку, вложил газету в ручку двери и, не вымолвив ни слова, двинулся дальше.

Огородников, обычно веселый и приветливый, сейчас стоял в коридоре, не зная, что ему делать – идти к себе или зайти в кабинет Чернова.

Из лифта показались начальник спецгруппы Попов и Ильин. Они, очевидно, уже знали об убийстве. Поравнявшись с людьми у кабинета, Попов сочувственно пожал каждому руку. Ильин поздоровался на ходу и, не останавливаясь, прошел к себе. Следы бессонных ночей виднелись на его длинном, обычно румяном лице.

Приоткрылась дверь кабинета, и из нее боком выбрался Вагин – высокий человек в круглых очках. Галстук у него съехал в сторону. Обычная робость Вагина под впечатлением известия о смерти товарища перешла в полную растерянность. Не здороваясь ни с кем, он лишь произнес:

– Не могу сидеть! Не могу… Будто вижу Юрия Петровича. Даже стук его машины слышу…

Работа в Главуране началась только около десяти часов. Люди, составляя отчеты, печатая документы, разнося почту, работая на счетных машинах, думали и говорили только об одном – об убийстве их сослуживца, скромного и приветливого Чернова.

Особенно тревожно было на душе у Пургина. По распоряжению Язина он уехал на свою загородную дачу. Сегодня он должен получить третье письмо, именно сегодня ему угрожает смерть.

И вот убит Чернов! Из его главка! Из его спецгруппы! Пургин не был человеком робкого десятка. Однако события последних дней, бессонница, утомление расстроили его нервы. Убийство Чернова явилось для него новым тягостным испытанием.

«Что будет дальше?» – спрашивал себя Пургин, лишь теперь поняв, какие опасности подстерегают скромных работников госбезопасности на переднем крае борьбы с невидимым и беспощадным врагом.

Ганин и Скопин узнали об убийстве уже в пять часов утра. Скопин немедленно связал его с письмами Пургину. Ганин, находясь во власти необоснованного подозрения против начальника Главурана, считал, что смерть Чернова – одно из звеньев, ведущих к главному журналу. Беспокойство за жизнь Язина наполняло сердце майора. Узнай враг о начальнике БОРа, он начнет готовить новое убийство.

Сидя за непривычно большим столом начальника главка, он напряженно ждал дневную почту, а в ней – третий голубой конверт, прикосновение к которому, как сказал Язин, таит в себе смерть. «Письмо не вскрывать», – помнил Ганин приказ начальника БОРа и, раздумывая о судьбе Чернова, понимал, насколько реальна опасность.

Перед ним лежал обычный желто-коричневый конверт, полученный от Язина. Содержание письма Скопин и майор знали уже наизусть.

«К убийству Чернова отнестись, как к необходимому шагу. Неукоснительно отмечать всех, интересующихся Черновым».

Ганин посылал капитана на Ростовскую – узнать, что нового вокруг убийства Чернова. Скопин, однако, вернулся ни с чем. Язин был уклончив, даже туманен.

– К убийству Чернова надо отнестись, как к неизбежному событию, – повторил он.

«Язин, очевидно, знал, что Чернов будет убит, – размышлял Ганин. – Если знал, почему не предотвратил? Неужели допущен промах?»

Но Ганин отбрасывал даже мысль, что начальник БОРа может ошибаться. Загадочные слова: «необходимый шаг», «неизбежное событие» – путали весь ход рассуждений майора.

27. Полковник Лайт

Стоял теплый вечер середины июля. Неподвижные тучи пологом затягивали небо. Сквозь них лился печальный, желтовато-пепельный свет. Заимка Верхний Камыш, приютившаяся у причудливо изломанных скал, казалась неприветливой и безотрадной.

Неподалеку от нее на плоском камне сидел старик в черной косоворотке и черных брюках поверх кирзовых сапог. В старике не было ничего примечательного: покрытые легкой сединой волосы, загорелое, все в морщинах лицо, прямой крупный нос. Но каждый, кто вгляделся бы в его глаза, стал бы остерегаться этого человека: глаза были холодные и безжалостные, будто выточенные из блестящего камня.

На валуне сидел бакенщик Волков, – по рассказам работников Алманского пароходства, старик трудолюбивый и замкнутый. Последнее объясняли тем, что в Отечественную войну он лишился жены и двух сыновей. Ежедневно в этот вечерний час он был занят напряженной работой, которую, кроме редчайших исключений, повторял вот уже более 20 лет.

– Мацумото Юудзи, Икэда Рэнго, Сайто Дзироо, Фунабара Кацуо, – будто по мановению волшебной палочки потекла чисто японская речь с чуть картавящим «р», отрубленным сочетанием «дз», долгими окончаниями из двух «о». Японец, услышав Волкова, сказал бы, что перед ним несомненный токиец. Голос Волкова, сухой, необычайно ясный, звучал методически монотонно, глаза по-звериному зорко следили, не идет ли кто.

– Канда Гороо, Масуда Бунта, Миякэ Забуро… – безостановочно нанизывал фамилии Волков. Остановился он, лишь вспомнив всех 48 известных ему японских агентов.