Синий тарантул [сборник]

Теперь он принялся за перечень английской агентуры. Мгновенно произошло чудесное превращение: Волков заговорил на безукоризненном английском языке.

– Майкл Бигл, Вильямс Кеннингэн, Джемс Бэйк, Дэррик Кайт, – перечислял он, – Эдвард О’Нэйл, Оскар Пил, Вильям Пэн…

Назвав 19 разведчиков, Волков перешел к Тайвану, Германии, Египту, Афганистану. С его языка слетали то гортанные щелкающие звуки страны солнца – Афгани, то носоглоточная китайская речь, то молитвенные напевные модуляции и особое произношение «с», «т», «х», присущее только египтянам.

Казалось, здесь сидит не скромный бакенщик Волков, а профессор-лингвист, владеющий десятком языков. Однако Волков не был профессором, как не был и бакенщиком. В степи сидел офицер генштаба зарубежной страны по фамилии Лайт, по действительному званию – полковник разведотдела.

Повторяя фамилии агентов, хранившиеся в его бездонной памяти, Волков-Лайт одновременно следил за секундной стрелкой, успевая перечислить за минуту 30 фамилий. Ни один крупный разведчик не может запускать тренировку памяти. Память – броня разведчика, его пуля и стилет, сокровищница, недоступная врагу.

После перечня агентуры Волков-Лайт перешел к повторению шифров.

– «Похищаем генерала» – три, пять, семь, один.

– «Требуется фальшивый паспорт» – три, восемь, пять, четыре.

– «Взрываю свою базу» – один, восемь, пять, четыре.

– «Рассеял сибирскую язву» – два, пять, девять, один, – однообразно бежала его речь. Проверяя себя по астрономическому хронометру, вмонтированному в корпус обыкновенного «Зенита», Волков каждую минуту повторял по 10 кадров шифра.

– «Убиваю офицера-контрразведчика» – девять, три, пять, семь.

– «Взрываю электростанцию» – два, пять, девять, три.

Сквозь облака показалось остывшее лилово-желтое солнце. Его ослабевшие лучи скользнули по напряженному, одеревенелому лицу Лайта.

Полковник Лайт тренировал память дважды в день, независимо от обстановки: слушал ли он пение жгучеволосой гейши, пил коктейль в зеркальном холле фешенебельного ресторана или летел на реактивном истребителе.

Еще лилось мягкое сияние догорающего дня, еще кричали вороны, когда Волков подошел к своей бревенчатой избе на три окна. Но прежде чем войти, Лайт, верный инстинкту самосохранения, осмотрелся кругом. Потом он принес бинокль из избы и еще раз проверил скалы на берегу Алмана, деревья вдали, камни вокруг, особенно долго вглядываясь в безмолвное поле.

Вернувшись в дом, он принялся за последнюю часть своей ежедневной тренировки. В быстром и четком темпе Волков ударял воображаемого противника коленом, ногой, нокаутировал его левой, правой рукой, ударял головой в зубы, в сонное сплетение, бежал и прыгал на месте, полз по полу. Черная рубаха полковника стала тяжелой от пота. Волков-Лайт был красен, как земляничное мыло, но дыхание его шло ровно, хотя и стремительно. Три десятка лет упражнений приучили его организм к повышенной физической нагрузке, и каждый, кто знал безобидного старика Волкова, любящего посетовать на старость, на смерть старухи и гибель детей, был бы несказанно поражен, если бы увидел его сейчас.

Два с лишним десятка лет Лайт с неизменным успехом служил в 12 странах и больше всего в Англии, Китае, Японии, а теперь – в СССР. За этот год Лайт убедился, что у русских большое и сложное сердце.

Лайт происходил из старинной аристократической семьи пуритан, бежавших из Англии еще в XVII веке. Из колледжа Святого Мартина он вынес хорошие манеры, уважение к дружбе, умение держать язык за зубами, играть в рэгби, плавать, драться на рапирах, разбираться в сорока породах собак, стрелять из охотничьих ружей всех калибров. Восемнадцатилетний Дэррик Лайт по решению отца, бригадного генерала, и по собственному влечению поступил в разведку. «Разведка – привилегия аристократов», – любил говорить его отец.

Службу Лайт начал в буцах солдата, испытав всю тягость армейской лямки. Первое задание отца-генерала было несложно, как веревочная петля: «Узнай психологию простого человека. Научись входить в его доверие».

И молодой Лайт хвалил грубые сорта вина и табака, сиплым голосом пел «Янки Дудл», лихо топал ногами, говорил сальности о толстых женщинах. Двенадцать месяцев задания № 1 сняли с его тела десять фунтов веса, вернув затем все девятнадцать и обогатив его драгоценным уменьем обращаться с людьми, которые, быть может, всю жизнь не поднимутся выше капрала.