Синева

Со мной разбираться им не пришлось.

Я бежала, шла, снова бежала.

Лишь у пристани я остановилась, вдохнула влажный воздух фьорда, запах морской воды, но это не помогло.

Давид

Я ревел, пока всего себя не выплакал.

А после уселся на койке и, как Лу, поджал ноги.

Во мне поселилась какая-то незнакомая тишина. Наверное, такая тишина бывает внутри ракушки. Ракушка, мидия без моллюска.

От слез на отросшей у меня на щеках щетине осела соль. Из-за соли кожа казалась жесткой и сухой.

Я облизнул губы. Тоже соленые.

Соленый от слез, соленый от пота.

Соль.

Она иссушила меня до трещин. Она пробудила меня и заставила вспомнить.

Если я хоть в чем-то смыслю, так это в соли.

Я опустил ноги на пол. Вошел в салон.

Если я хоть в чем-то смыслю…

Я открыл картплоттер. Вытащил карты. Развернул их обратной стороной, той, где ничего не нарисовано.

Там же отыскал огрызок карандаша с ластиком на конце.

И принялся чертить.

Насос. Мне нужен насос. Возможно, подойдет тот, что здесь, на борту. И станцию надо будет как-то присоединить к нему.

Емкость. Придется поискать по окрестным дворам. Где-нибудь наверняка найдется подходящая.

И цилиндр. Трубка. Тома называл ее сигарой.

Я постарался припомнить все, чему он учил меня об обратном осмосе.

И делал зарисовки – тоже старался быстрее.

Вода попадает в «сигару». Там создается эффект движения по спирали. Вода и ее мельчайшие молекулы пропускаются внутрь. Таким образом вода полностью опресняется. То, что осядет снаружи – Тома называл этот остаток концентратом, – сбрасывается обратно в море.

Соотношение составляет восемь к двадцати. На каждые двадцать литров чистой воды приходится восемь литров концентрата.

Тома показывал мне цилиндр. Внутри была трубка с дырками. Наверное, такой вполне можно сделать. В трубке лежала сетка, похожая на мелкую рабицу. Такую тоже раздобыть несложно.

А вот сама мембрана… Карандаш завис над бумагой.

Тут нужно что-нибудь плотное. Ткань. Очень плотная, почти непроницаемая. И чтобы тем не менее пропускала мелкие молекулы воды.

Я встал. И поспешно слез с яхты.

Бросился через рощицу в дом.

Обошел все спальни. Обшарил все шкафы и ящики, но ничего пригодного не нашел.

Свитера, носки, футболки. Все пахло старостью, словно лежало там уже долго.

Я добрался до прихожей. На стене на крючках висела верхняя одежда.

Я приподнял куртки и возле самой стены наткнулся на желтый дождевик.

Штормовка, старого фасона.

Дождевик. Было время, когда мы нуждались в дождевиках.

Я пощупал материал. Плотный. И совершенно водонепроницаемый. А что, если…

– Папа…

Я обернулся.

Позади стояла Лу. Я и не слышал, как она вошла. В руках у нее я заметил свой чертеж.

– Это что? – спросила она.

Ни слова о том, как я ее удерживал. О том, как она ругалась на меня.

Она подняла взгляд. Посмотрела на меня. Ждала.

Я тоже ждал. Мы что, соревнуемся, кто сильнее?

Нет. Мы начали все заново – моя дочка и я.

Я вздохнул.

– Нам надо соорудить бак, – сказал я, – бак для воды.

Она медленно кивнула.

– Для какой воды?

– Соленой. Из моря. Мы наполним его до краев, – я показал на нарисованный бак, – вода будет уходить вот в эту трубу. Через этот материал. – Я взмахнул дождевиком.

– И тогда вода сделается пресной? – догадалась она.

– Да, тогда мы ее опресним, – ответил я.

Умничка моя, уж это-то она знает.

– И можно будет ее пить?

– Да.

– Когда мы будем на море.

– Да, когда мы будем на море.

Она кивнула.

– Тогда вода нам не понадобится. Только море.

Лу едва заметно улыбнулась. Тяжесть у меня в груди исчезла.

– И там можно будет на несколько недель остаться, – продолжал я, – или месяцев. Сколько захотим. Будем питаться рыбой и делать собственную воду. Вообще всю жизнь у моря проживем.

– Мне хотелось бы, – кивнула Лу.

– И мне, – сказал я.

Она немного помолчала. Улыбка улетучилась.

– Но сперва надо туда как-то добраться, – тихо проговорила она.

Я шагнул к ней.

Хотел обнять, но чувствовал, что еще рано. Вместо этого я растянул губы в самой широкой своей улыбке.

– Главное – чтобы дождик пошел, – сказал я, – дождевая вода наполнит канал.

– Да, – согласилась она, – главное – дождик.

– А дождь рано или поздно обязательно пойдет.

– Думаешь?

– Знаю. Рано или поздно дождь пойдет.

В последующие дни Лу вопросов не задавала, ни единого.

Она молча работала вместе со мной. Бродила по окрестным домам в поисках еды и материалов. Таскала то, на что хватало сил, больше, чем я ожидал.

Безо всякого нытья съедала ту скудную пищу, которой я кормил ее.

Не жаловалась, когда было невкусно. И когда не наедалась.

И вообще говорила мало.

Даже по вечерам не задавала вопросов.

Мы сидели на палубе и смотрели на огни над деревьями. Лагерные огни.

Иногда оттуда доносились разные звуки, пронизывающие тишину вокруг.

Выстрелы.

Крики.

Зря я позволял ей смотреть на огни и слушать все эти звуки. Но первые несколько вечеров я и сам словно на раскаленных углях сидел.

Потом я стал укладывать ее раньше.

И ложился рядом.

Когда она, как мне казалось, засыпала, я крадучись возвращался на улицу.