Синева

Я могла бы поехать с мамой, тогда, в ту минуту. Могла сесть в мамину теплую чистую машину, где двигатель работал тише, чем во многих других машинах, и поехать с ней в отель, в наше крыло, домой.

Я перевела дыхание.

Нет.

Нет.

Она хочет купить меня, это двойное предательство, она приехала показать, на чьей она стороне, возможно даже, показать, что она главная, и вдобавок хочет купить меня. Неужто для нее вообще ничего святого нет?

Я отвернулась и пошла прочь, быстрее, к Магнусу и палатке, надеясь, что вид моей удаляющейся спины отобьет у нее желание разговаривать со мной, однако мама зашагала следом.

– Погоди, Сигне, стой!

Теперь и Магнус ее заметил и бросил свое занятие – палатку он уже наполовину разобрал.

– Ты что это делаешь? – спросила я. – Не трогай палатку.

Но Магнус смотрел на маму.

– Ирис?

Мама подошла к нам и протянула ко мне руки, словно собираясь обнять, но я скрестила руки на груди.

– Доченька, – сказала мама, – как бы я хотела, чтобы ты меня поняла. Ведь я думаю о тебе и о мальчишках.

– Ты обо мне думаешь? – Как бы я ни старалась говорить спокойно, голос у меня дрожал. – Думаешь обо мне и творишь такое?

Тогда мама повернулась к Магнусу.

– Я же говорила, что будет так.

– Что-о? – возмутилась я. – Вы это обсуждали? Вы меня обсуждали?

– Мы переживаем за тебя, Сигне, – сказала мама.

Мы?

– Это еще что такое? – Ко мне вернулся мой обычный голос. – У вас что, кружок кройки и шитья, где болтают о том, как живется Сигне?

Я переводила взгляд с мамы на Магнуса. Уму непостижимо, как они умудрились спеться.

– Я думала, главное – это водопады, – добавила я, – и Эйдесдален. Разве нет?

Мама с Магнусом переглянулись. Спокойные, уравновешенные, они словно по команде повернули головы и посмотрели на меня с тем же удивлением, какое я прежде замечала в глазах Магнуса. Я тотчас же почувствовала себя высокопарной громогласной дурочкой, лишней в их компании, эти двое так похожи, а я совсем другая, и вот они пытаются постичь эту мою непохожесть, стараются изо всех сил, но все без толку. Потому что прагматику не понять, что такое страсть.

– По-моему, тебе тут не место. Особенно теперь, – сказала мама.

Я обернулась к Магнусу. Сдерживать слезы больше не получалось. Он обо всем ей рассказал.

– Я остаюсь, – бросила я Магнусу, – ты чего, не понял? Отвали от палатки, я остаюсь!

Магнус отшвырнул все, что держал в руках, и протянул руки ко мне, словно сдаваясь или желая заключить перемирие, уж не знаю, да и какая разница, у меня сил не было смотреть на него, на его самообладание, слушать его спокойный голос. Но на этом все не закончилось, так легко мне не отвертеться, потому что у Магнуса для меня имелись и другие новости.

– Свейн устроил меня на работу, Сигне. Я хотел раньше сказать, но тут это все началось. Твоя мама и Свейн взяли меня на работу в «Ринг-гидро». Им инженеры нужны, и мы с тобой теперь сможем домой вернуться, зарплата у меня будет лучше, чем еще где-нибудь, тебе даже и работать не придется, и на ребенка нам хватит, ты сможешь писать, в море выходить, как ты любишь, а жить будем здесь, и заживем мы хорошо, Сигне. Хорошо.

Именно этого он всегда и хотел, об этом мечтал: дом на берегу, скамейка на склоне, где мы, состарившись, будем сидеть и любоваться видом, сад у причала для моей «Синевы», я буду выходить в море, он – копаться в саду, время от времени, по воскресеньям, даже ужин готовить станет, чтобы гости потом восхищались, но прежде всего, он мечтал, как каждый день будет уходить из этого дома и возвращаться туда – представлял себе, как наденет костюм, символ надежности и правильности, может, и папку для документов захватит, представлял себе, как будет сидеть в кабинете, как со временем у него и секретарь появится с пишущей машинкой, и шкафчик для бумаг, представлял себе, как его повысят, надежный запах чернил, копировальной бумаги и свежесваренного кофе, и зарплатную ведомость тоже себе представлял, как он каждый месяц получает это незыблемое доказательство собственной нужности и несет его в банк, где деньги будут множиться, так что со временем он купит дом побольше, машину получше, стильные торшеры в гостиную и зимнюю одежду своим двум детям, мальчику и девочке.

Совершенно обычная, относительно неплохая жизнь – вот чего он хотел, жизнь без острых углов и без шума, в которой будет поменьше всего того, из чего состою я.

Как обернулась бы моя жизнь, если бы в тот день я сдалась? Если бы согласилась воплотить его мечту? Может, мы и по сей день были бы вместе? Обзавелись бы домом на берегу фьорда? Детьми? Скамейкой? И зажили бы хорошо? И я тоже?

Но я не согласилась – ни на его мечту, ни на него самого.

Я бросилась бежать.

Я бежала, прочь от мамы и Магнуса, прочь от папы, Ларса и Свейна, мимо недовольных, которые кричали мне вслед, осыпали бранью девчонку, ту самую, что выросла в их же деревне и когда-то была одной из них.

Но никто меня не тронул – они позволили мне бежать.

Я бежала вниз по дороге, мимо выстроившихся на обочине машин, их там больше сотни было, и в каждой человек по пять, то есть разбираться с нами явилось пятьсот человек.