М е л ь н и к. А это я ему скажу!
Е л и з а в е т а В а с и л ь е в н а
М е л ь н и к
Е л и з а в е т а В а с и л ь е в н а. Вон!
М е л ь н и к. Вы… барыня… не того… мы до вас не касаемся… Мы…
В а с е н а
П р о х о р. Фу-ты, батюшки! Чтоб ему околеть! Чтоб у него руки отсохли!
М е л ь н и к. Э! Барышня! Ну-ка!
Н а д я
М е л ь н и к. Ты вот что, передай своему… Я людям зла не желаю. Но пущай не сует нос в чужие дела. Пущай умней будет. Аблокатством-то ему заниматься запрещено. Гляди, прикинут лишний годок ссылки, а? Так что куда как лучше — по душам да по совести. Пущай сидит, не суется, а мы ему — вот!..
Н а д я. Уберите деньги! Сейчас же уберите!
М е л ь н и к. Чертов дом!
П р о х о р
В а с е н а
П р о х о р. Это вот да, в разумении обстоятельств…
Б о р о д а т ы й м у ж и к
Н а д я
Книг трогать нельзя.
Е л и з а в е т а В а с и л ь е в н а. Да, да. И курить тоже.
Н а д я. Как странно. У меня такое чувство, как будто все в этой комнате мне знакомо. У него так же было в Питере. Книги, рукописи. Интересно, с кем он здесь играет в шахматы?.. Но он очень много сделал. Когда он пишет мелко-мелко, значит, он увлечен. По-моему, больше половины книги готово. Он начал ее в тюрьме. Ты почему молчишь? А как тебе понравились его визитеры?
Е л и з а в е т а В а с и л ь е в н а. Да, он человек не похожий на других.
Н а д я. Вокруг него всегда люди. Он бывает резок, а люди его любят. Может быть, потому, что он о них думает?
Е л и з а в е т а В а с и л ь е в н а. Наверно.
Н а д я. Знаешь, на допросах он держался так, что они ничего узнать не могли. А ведь это касалось нас всех, кто был тогда арестован.
Е л и з а в е т а В а с и л ь е в н а. Да, я знаю.
Н а д я. Из тюрьмы он ухитрялся писать нам. Среди арестованных были такие, у кого не было родных. Тогда он организовывал им «невесту».
Е л и з а в е т а В а с и л ь е в н а. Что?
Н а д я. Назвавшись невестой, можно было прийти на свидание, принести что нужно…
Е л и з а в е т а В а с и л ь е в н а. А, да! Штуки с невестой, как сказал тот жандарм. Но сейчас-то у вас не это?
Н а д я. Конечно, совсем другое, и ты это знаешь.
Е л и з а в е т а В а с и л ь е в н а. Разумеется, знаю, но я не могу не думать о том, что разлука у вас была долгой, очень долгой, и ведь ты его после ареста не видела?
Н а д я
Е л и з а в е т а В а с и л ь е в н а. Это каким же образом?
Н а д я. Помнишь, когда я каждый день надевала свою лучшую шляпку и куда-то уходила?
Е л и з а в е т а В а с и л ь е в н а. Помню.
Н а д я. Это я ходила на свидание. Он написал мне из тюрьмы, что, когда его выводят на прогулку, из окна коридора виден угол Шпалерной. Он сообщил час, в какой его обычно выводят, и я стояла в этот час на углу. А знаешь, как мне он писал? Молоком.
Е л и з а в е т а В а с и л ь е в н а. Молоком?
Н а д я. Представь себе! Молоком над строчками книги, которую возвращал на волю. А я проявляла написанное на свечке или на лампе. Этот фокус показывала ему в детстве мама. Но написать в камере тайно было очень трудно…
Е л и з а в е т а В а с и л ь е в н а