Синдром публичной немоты. История и современные практики публичных дебатов в России

Главный герой Горького Самгин и его знакомый Макаров наблюдают за Ходынкой издалека и несколько сверху, с крыши дома. Удаленное наблюдение вызывает к жизни значимую метафору:

Макаров, посмотрев в трубу и передавая ее Климу, сказал, сонно щурясь:

– Икра. ‹…› Должно быть, наврали, никаких событий нет, – ‹…› – Скучно смотреть на концентрированную глупость [Там же: 467].

Если индивид, побывавший на поле, скорее всего, либо труп, либо изувеченный кусок полуживого мяса, то ключевая метафора, обозначающая толпу издалека, – «икра», «икряная масса людей», судьба которой не способна возбудить эмоций.

Важно, что вся эта метафорика обсуживает одну символическую диспозицию. Люди, собравшиеся на Ходынке приветствовать царя и приблизиться к нему, показаны без царя. Люди и лидер существуют в тексте Горького порознь (в отличие от митингов Октября), в разных собраниях, и Горький это подчеркивает:

– Он теперь вот в Дворянском собрании пляшет, государь-то, император-то! [Там же: 483].

Пропустим, как договаривались, бурные годы революции и перейдем к как будто бы мирным 1930-м.

М. Шагинян в «Гидроцентрали» (1932) удивительным образом перенимает кулинарную метафорику Горького, однако время решительно меняет связанную с ней этическую оценку. Писательница рассказывает о том, как «жизнь страны, превращенная в фарш» и куда-то стремящаяся в поездах, напоминающих «колбасу, начиненную человеческим мясом» [Шагинян 1933: 74], находит себя на стройках социализма. И это, с точки зрения автора, хорошо.

В «Гидроцентрали» есть два больших собрания: одно – похуже, другое – получше. Первому чего-то не хватает. Не совсем удачно проходит вступительная речь. Не совсем сплочены люди. Народный судья не находит полного понимания даже у своих друзей. Более того, облик судьи, которым оказывается женщина, противоречив и не совсем совпадает со стоическим идеалом коммуниста: «…Повеяло нежным ароматом духов, – это судья Арусяк шла на эстраду широкобедрой походкой, непринужденно ставя ноги…» [Там же: 125]. Во время собрания Арусяк кокетничает с рабочим молодняком. Впрочем, этим служитель советского правосудия добивается согласия с народом: «…„Своя“ говорят взгляды из залы» [Там же: 127], – и авторская позиция в отношении к происходящему – сочувственно-апологическая.

Эротизм, язык эротики – лишь один из способов скрепить лидеров с массой. На собрании, которым роман завершается, используется и другой, более универсальный для советской культуры «клей» – дети. На этом митинге внезапно появится класс младшей школы, который как будто специально привезла на стройку воодушевленная социалистическими свершениями учительница. Если радикально огрубить символический код Шагинян, получается, что сначала речь идет о сексе, потом – о его плодах. Глядя на детей, рассевшихся на коленях у рабочих, главный инженер внезапно перевоплотится:

Мальчиком почувствовал себя вдруг главный инженер ‹…› захотелось дать пережить всем ‹…› то, что сам глубоко в голове знает и переживает, чем зажжен его мозг [Там же: 392].

А зажгли мозг инженера, конечно, в Москве. Он носитель идей и воли столицы.

Аллегорическим потенциалом у Шагинян обладает и пространство. Работу пространственной метафорики в ее романе можно соотнести с описанием многократной перегонки жидкости (читай – «людской массы») с целью ее рафинирования и концентрации. Так, подготовка к суду, когда между руководством еще присутствуют вредители, проходит в душной комнате – в небольшом и замкнутом пространстве, которому соответствует изначальное состояние нечистоты. Собрание, соотносимое с первой стадией перегонки, организуется в клубе, где полно стульев и другой мебели, которые физически еще разобщают людей, отчасти уже готовых к переменам. Последнему же митингу, на котором вредители и халтурщики окончательно выявляются («выпадают в осадок»), во-первых, предпослано стихийное шествие по берегу реки, а во-вторых, отведено просторное помещение цеха, где, кроме ящиков, ничего нет и от этого все сплочены. Таким образом, обширное пространство и отсутствие препятствий оказываются символическим атрибутом высшей стадии очистки коллектива от всяческого рода примесей. Мотивации же автора, обращающегося к подобным сравнительно сложным метафорическим построениям, ясны: суггестивно повысить риторическую убедительность нарратива.