Синдром публичной немоты. История и современные практики публичных дебатов в России

Thom F. (1989). Newspeak: The Language of Soviet Communism. London: The Claridge Press.

Young J. W. (1991). Totalitarian Language: Orwell’s Newspeak and Its Nazi and Communist Antecedents. Charlottesville: University Press of Virginia.

Глава 5. Между улицей и кухней: риторика с(о)ветского собрания в литературе и кино [111] Валерий Вьюгин

© В. Вьюгин

Характерные для первых десятилетий советской власти митинги в 2010-е годы опять стали явлением если не широко распространенным, то по крайней мере значимым. Наряду с абсолютно новыми типами дистанционного общения (например, в Интернете) приватные «разговоры на кухне», отчасти переместившиеся в рестораны и кафе, вновь становятся заметной частью социальной жизни. Однако советскому собранию – партийному, профсоюзному, заводскому и т. п. – как средству идеологически и дисциплинарно подчинить индивида власти трудно найти аналог в постсоветской действительности.

Занимая некое промежуточное положение между «площадью» и «кухней», советское собрание долгое время оставалось полем, где, успешно или нет, испытывались социально значимые коммуникационные стратегии, характерные для СССР и создававшие наряду с другими факторами устойчивую ситуацию всеобщего псевдосогласия. Разбираясь в том, как формировался «гештальт» движения к единству, игнорировать сферу эстетического трудно. Вряд ли имеет смысл еще раз нарочито взывать к опыту нового историзма с его идеей «социального присутствия мира» в литературе, как и к опыту других близких ему в данном отношении исследовательских практик, чтобы подтвердить тезис о том, что искусство «отражает» и отчасти конструирует поведенческие модели, характерные для своего времени. Нисколько не исчерпывая истории, искусство остается ее частью, и в рамках разговора о публичном языке, думается, именно такая перспектива оправдывает обращение не только к сфере «реальной» коммуникации, но и к области фикционального.

Проблема выбора и самоограничения при попытке наметить нечто вроде «пролегоменов» к «искусственной» (то есть той, которая конструировалась литературой, кино и прочими эстетическими практиками) истории советского собрания представляется крайне важной. В советском творческом наследии сложно найти произведения, где не описывается или по крайней мере не упоминается хотя бы какое-нибудь собрание. Моя задача состоит лишь в том, чтобы предъявить несколько иллюстраций такого рода описаний и в общих чертах обозначить эволюцию соответствующего нарративного инварианта, оставляя за читателем возможность либо дополнить парадигму иными примерами, либо с ней не согласиться.

Безбрежность темы заставляет остановиться лишь на одном из аспектов, связывающих риторику собрания с историей «российского публичного языка». Он обозначен в названии работы и требует лишь одного уточнения. Под риторикой собрания будет пониматься не арсенал фигур и тропов, используемых героями-ораторами, – хотя это, безусловно, важно и интересно, – а те суггестивные функции убеждения, которые выполняют различного рода рассказы о собраниях в рамках соответствующего дискурса. Само понятие «собрание» в данном случае собирательно, то есть охватывает и массовые митинги, и партийные встречи, и «разговоры на кухне», хотя последних будет немного. В центре нашего внимания окажется символизм фикционального пространства, в частности аллегорическая дислокация героя-наблюдателя и героя-лидера в этом пространстве. Попутно, конечно, мы будем касаться и других деталей – например, метафорики, связанной с репрезентацией «народа», – но в целом я просто предлагаю читателю «забежать» на несколько нашумевших в свое время собраний и, ограничиваясь заданной перспективой, вспомнить о том, чем они разнятся и что их объединяет.

Литературную предысторию советского собрания можно начать издалека, отталкиваясь, например, от значимого для советской литературы романа «Жерминаль» Э. Золя (1885), где протестные собрания шахтеров с подобающим набором символических атрибутов (президиум, председатель, речи, политика, интернационал, герои-лидеры, перетягивающие стихийную «массу» на свою сторону, с одной стороны, и раннехристианская, «апостольская» метафорика, с другой) во многом организуют сюжет и оформляют популяризируемую автором социально-антропологическую концепцию.