Шоссе Линкольна

Таунхаус посмотрел на нее. Затем крепко сжал и посмотрел мне в глаза — словно мы два президента, только что подписавших соглашение о перемирии после долгих лет раздора.

В то мгновение мы были на недосягаемой высоте, и парни это понимали. Это было понятно по уважению, написанному на лицах Отиса и младших, а также по унылому виду Мориса.

Мне было жаль его. Уже не ребенок, но и на мужчину еще не тянет, для черного он слишком белый, для белого — слишком черный. Морису как будто не было места в мире. Хотелось взъерошить ему волосы и заверить, что однажды все будет хорошо. Но пора было двигаться в путь.

Отпустив руку Таунхауса, я приподнял воображаемую шляпу.

— Еще увидимся, дружище, — сказал я.

— Бывай, — сказал Таунхаус.

Свести счеты с оклахомцем и Акерли было приятно, потому что я знал, что вношу свою лепту в восстановление справедливости. Но то, что я чувствовал тогда, — ничто по сравнению с удовлетворением, которое испытал, позволив Таунхаусу свести счеты со мной.

Сестра Агнесса всегда говорила, что хорошие дела входят в привычку. И, видимо, была права: я уже отдал варенье Салли детям из приюта и теперь тоже вдруг кое-что решил.

— Эй, Морис, — позвал я.

Он взглянул на меня с той же неприязнью — однако и с некоторой неуверенностью.

— Видишь вон там голубой «студебекер»?

— Ну?

— Этот малыш твой.

Я бросил ему ключи.

Как бы мне хотелось увидеть его лицо, когда он их поймал. Но я уже отвернулся и шагал по Сто двадцать шестой улице, солнце светило мне в спину, и я думал: «Гаррисон Хьюитт, жди меня».

Эммет

Вечером без четверти восемь Эммет сидел в захудалом баре на окраине Манхэттена, перед ним на стойке — стакан пива и фотография Гаррисона Хьюитта.

Эммет глотнул пива и с интересом присмотрелся к фотографии. На ней привлекательный сорокалетний мужчина смотрит вдаль, повернувшись к камере боком. Дачес никогда не говорил, сколько его отцу лет, но по рассказам создавалось впечатление, что актерская карьера мистера Хьюитта пришлась на начало двадцатых. Да и сестре Агнессе показалось, что, когда он привез Дачеса в приют в сорок четвертом, ему было около пятидесяти. То есть сейчас мистеру Хьюитту должно быть около шестидесяти, а фотография уже двадцать лет как устарела. Возможно, фотографию сделали еще до рождения Дачеса.

Из-за того, что фотография была такой старой и актер на ней — таким молодым, заметить семейное сходство не составляло труда. По словам Дачеса, у его отца были нос, подбородок и аппетит Джона Барримора. И если отцовский аппетит Дачесу передался не вполне, нос и подбородок точно были отцовские. Кожа у Дачеса светлее, но, она, видимо, досталась ему от матери — кем бы она ни была.

Как бы хорошо ни выглядел мистер Хьюитт, Эммет не мог думать о нем без отвращения — в пятьдесят лет бросить восьмилетнего сына и укатить на кабриолете со смазливой девчонкой.

Сестра Агнесса была права: Эммет злился на Дачеса из-за машины. Но Эммет понимал, что она была права и в том, что больше всего Дачесу нужен друг, который сможет уберечь его от опрометчивых решений. Пока рано было говорить, способен ли на это Эммет. В любом случае, сначала Дачеса нужно найти.

* * *

Когда Эммет проснулся в семь утра, Стью уже был на ногах.

Увидев Эммета, он указал на перевернутый деревянный ящик: на нем стояли тазик и котелок с горячей водой, а рядом лежали мыло, бритва и полотенце. Раздевшись до пояса, Эммет сполоснулся и побрился. Затем, съев на завтрак яичницу с ветчиной — за свой счет — и удостоверившись, что Улисс присмотрит за Билли, он, следуя указаниям Стью, пролез через дыру в каком-то заграждении и спустился вниз по заключенной в металлическую сетку лестнице, ведущей с путей надземки на Четырнадцатую улицу. На часах было только восемь, а он стоял, повернувшись к востоку, на углу Десятой авеню и чувствовал, что близок к цели.

Но Эммет недооценил трудность следующих шагов. Не ожидал, что путь до Седьмой авеню займет столько времени. Не ожидал того, как сложно будет найти вход в метро, — и дважды прошел мимо. Не ожидал, что может заблудиться на самой станции из-за хитросплетений переходов и лестниц и толп деловито спешащих людей.

Выбравшись из людского водоворота, Эммет нашел окошко продажи жетонов, изучил карту метро, определил, где находится Седьмая авеню, и понял, что от Сорок пятой улицы его отделяют пять станций — и на каждом шагу ждали новые трудности, новые разочарования и унижения.

Поезд подъехал, когда Эммет спускался по лестнице на платформу. Он поспешил присоединиться к ломящейся внутрь толпе. Двери закрылись, Эммет оказался прижатым плечом к плечу с одними и лицом к лицу с другими пассажирами и почувствовал себя одновременно смущенным и совершенно обделенным вниманием. Все в вагоне, казалось, выбрали для себя какую-то точку и смотрели на нее пристально и равнодушно. Последовав их примеру, Эммет уперся взглядом в рекламу сигарет «Лаки Страйк» и стал считать остановки.