Шоссе Линкольна

— Чья это комната?

— Когда-то была моей, — сказал Вулли с улыбкой. — Но теперь я отдал ее, чтобы малыш был рядом с моей сестрой.

— А теперь у тебя комната у черной лестницы.

— И это гораздо более разумно, — сказал Вулли. — Я ведь постоянно то прихожу, то ухожу.

— Мне нравится этот цвет. Прямо как у машины Эммета.

— Я то же самое подумал!

Отдав должное выбранному сестрой оттенку голубого, Вулли перевел взгляд на прикрытый тканью холм в середине комнаты. Откинув ткань, он нашел нужную коробку, поднял крышку, вынул теннисную награду и достал коробку для сигар.

— Вот она, — сказал он.

Кровать была заставлена вещами Вулли, так что они с Билли сели на пол.

— Это коллекция? — спросил Билли.

— Да. Только не как твоя из серебряных долларов или крышечек от бутылок там, в Небраске. Это не коллекция из разных видов одной вещи. Это коллекция разных вещей одного вида.

Он поднял крышку и показал Билли содержимое коробки.

— Видишь? Тут всякие вещи, которые редко используются, но которые нужно бережно хранить в особом месте, чтобы точно знать, где искать, когда они вдруг понадобятся. Здесь я храню, например, папины запонки на случай, если вдруг придется надеть смокинг. А здесь немного французских франков, если вдруг отправлюсь во Францию. А это самый большой стеклянный камушек из тех, что я находил на берегу. Но вот здесь…

Осторожно сдвинув в сторону старый отцовский бумажник, Вулли достал со дна коробки наручные часы и передал их Билли.

— Циферблат черный, — удивился Билли.

Вулли кивнул.

— А цифры белые. Вопреки всем ожиданиям. Такие называют офицерскими часами. Это придумали, чтобы вражеские снайперы на поле битвы не заметили офицера по белому циферблату, когда ему нужно будет узнать время.

— Это часы твоего отца?

— Нет, — Вулли покачал головой. — Моего дедушки. Он носил их во Франции во время Первой мировой. А потом передал брату моей мамы, Уоллесу. А потом дядя Уоллес передал их мне в подарок на Рождество, когда я был еще младше тебя. Меня назвали Уоллесом в честь него.

— Вулли, тебя зовут Уоллес?

— Да, верно. Совершенно верно.

— Поэтому они зовут тебя Вулли? Чтобы не путать вас с дядей, когда вы вместе?

— Нет. Дядя Уоллес умер много лет назад. На войне, как и мой отец. Только не на одной из мировых войн. Он умер во время гражданской войны в Испании.

— Почему твой дядя воевал на гражданской войне в Испании?

Поспешно смахнув слезу, Вулли покачал головой.

— Не знаю точно. Сестра говорит, он так часто делал то, что от него ожидали, что захотел хоть раз сделать то, чего не ожидал никто.

Оба посмотрели на часы — Билли бережно держал их в руках.

— Видишь, секундная стрелка у них тоже есть. Только это не большая секундная стрелка, которая обходит по кругу весь циферблат, как на твоих часах, — это маленькая стрелочка, у которой есть свой маленький циферблат. На войне очень важно помнить о секундах — я так думаю.

— Да, я тоже так думаю.

Затем Билли протянул часы обратно.

— Нет-нет, — сказал Вулли. — Это тебе. Я достал их из коробки, потому что хотел отдать тебе.

Покачав головой, Билли сказал, что это слишком ценная вещь — такие не отдают.

— Но ведь это не так, — с пылом возразил Вулли. — Это ценные часы, но это не значит, что их нельзя отдать. Они ценные, и это значит, что их нельзя оставить себе. Дедушка передал их дяде, а дядя передал их мне. Теперь я передаю их тебе. А однажды — много лет спустя — ты передашь их кому-нибудь еще.

Может, мысль Вулли высказалась и не безупречно, но Билли его, кажется, понял. Тогда Вулли сказал ему завести часы. Но сначала рассказал про их маленькую причуду — заводить нужно один раз каждый день — и строго на четырнадцать оборотов.

— Если повернешь колесико только двенадцать раз, то они станут опаздывать на пять минут. А после шестнадцати оборотов — спешить на пять. Но если повернуть колесико ровно четырнадцать раз, часы будут идти точно.

Билли выслушал его и, шепотом отсчитывая обороты, повернул колесико четырнадцать раз.

Кое-что Вулли от Билли утаил: иногда — например, когда он только приехал в школу святого Павла — он умышленно шесть дней подряд поворачивал колесико шестнадцать раз, чтобы быть на полчаса впереди всех. А бывало, что он шесть дней подряд поворачивал его двенадцать раз, чтобы остаться на полчаса позади. В обоих случаях — и после шестнадцати оборотов, и после двенадцати — он чувствовал себя как Алиса, шагнувшая в Зазеркалье, или как Певенси, прошедшие через платяной шкаф — словно очутился в мире чужом и родном одновременно.

— Давай, надень их, — сказал Вулли.

— То есть я теперь могу их носить?

— Конечно. Конечно, конечно, конечно. В этом весь смысл!

Билли без всякой помощи надел часы на запястье.

— Разве не замечательно, — сказал Вулли.

Вулли хотел повторить сказанное — подчеркнуть его значимость, — но вдруг снизу раздался звук, похожий на выстрел. Посмотрев друг на друга широко раскрытыми глазами, Вулли и Билли вскочили и понеслись к двери.

Дачес