Шоссе Линкольна

— Хотел сделать тебе подарочек. По случаю окончания срока в колонии. Но он переживал, что ты перенервничаешь — ты же, как-никак, христианин и девственник.

— Нет ничего плохого в том, чтобы быть христианином или девственником, — с сочувствием сказала Мила.

— Я в этом не уверена, — сказала Ма Белль. — Но неважно. Чтобы задать настрой, я должна была предложить тост, а Дачес — подмешать тебе в бокал что-то расслабляющее. Но это что-то, видимо, оказалось сильнее, чем он думал, и, стоило только нам привести тебя в комнату Милы, ты дважды крутанулся и баюшки-баю. Верно, дорогая?

— Повезло, что ты приземлился ко мне на колени, — подмигнула она.

Обе, кажется, считали забавным такой поворот событий. Эммет заскрежетал зубами.

— Ой, только не надо на нас злиться, — сказала Ма Белль.

— Если я и злюсь, то не на вас.

— Тогда не злись на Дачеса.

— Он не хотел ничего плохого, — сказала Мила. — Он только хотел, чтобы ты повеселился.

— Это точно, — сказала Ма Белль. — И за его же счет.

Эммет не стал говорить, что деньги за предполагаемое веселье, равно как и за вчерашнее шампанское, Дачес взял из его кармана.

— Еще в детстве Дачес всегда старался, чтобы всем было весело, — сказала Мила.

— Как бы то ни было, — начала Ма Белль, — он просил сказать тебе, что они с твоим братом и тем вторым другом…

— Вулли, — подсказала Мила.

— Да, Вулли. Они втроем ждут тебя у его сестры. Но сначала тебе нужно поесть.

Эммет снова потер глаза.

— Не уверен, что хочу есть.

Ма Белль нахмурилась.

Мила склонилась к нему и еле слышно сказала:

— Ма Белль редко кому подает завтрак.

— Абсолютно верно, дорогуша.

Чашка кофе и кусок бисквита, на которые Эммет согласился из вежливости, напомнили ему, что в каждом втором случае манеры придуманы для твоего же блага. Потому что, как оказалось, ему не хватало именно кофе и бисквита. Настолько, что он, не раздумывая, согласился на добавку.

Пока Эммет ел, он попросил женщин рассказать, как получилось, что они знали Дачеса еще мальчиком.

— Его отец здесь работал, — ответила Мила.

— Я думал, он был актером.

— Был он актером, был, — сказала Ма Белль. — А когда никакую работу на сцене не давали, исполнял роль официанта или метрдотеля. Но после войны пришлось несколько месяцев отыгрывать ведущего у нас в цирке. Да он, думаю, какую угодно роль мог сыграть. Но чаще всего играл своего же злейшего врага.

— В каком смысле?

— Обаяшка Гарри был падок на спиртное. Три минуты болтовни — и работа у него в кармане, но вот прошло пять, и он рвет карман горлышком бутылки.

— А пока он работал на арене, Дачес оставался с нами, — вставила Мила.

— Он приводил сюда Дачеса? — несколько ошеломленно спросил Эммет.

— Приводил, — сказала Ма Белль. — Ему тогда было, наверное, лет одиннадцать. Пока отец был внизу, Дачес подрабатывал в гостиной. Забирал шляпы у посетителей, наполнял бокалы. Хорошие деньги зарабатывал. Ничего ему, конечно, из них не доставалось.

Эммет огляделся и попытался представить, как одиннадцатилетний Дачес забирает шляпы и подливает напитки гостям дома терпимости.

— Тогда все было по-другому, — Ма Белль проследила за его взглядом. — Тогда субботним вечером в цирке места были только стоячие, а тут наверху у нас работало десять девочек. И заходили не одни только матросики. Мы принимали общество.

— Даже мэр приходил, — сказала Мила.

— А что потом?

Ма Белль пожала плечами.

— Те времена прошли. Сменилась аудитория. Сменились вкусы.

Она с легкой ностальгией оглядела комнату.

— Я думала, нас разорит война. А в итоге нас разорили пригороды.

Около полудня Эммет собрался уходить. Мила поцеловала его в щеку, Ма Белль пожала руку, сам он поблагодарил их за чистую одежду, завтрак и доброту.

— Мне бы только адрес — и я сразу уйду.

Ма Белль взглянула на Эммета.

— Какой адрес?

— Адрес сестры Вулли.

— Откуда мне его знать?

— Разве Дачес вам его не оставил?

— Мне он его не оставлял. А тебе, дорогая?

Мила покачала головой — Эммет закрыл глаза.

— Может, посмотрим в телефонном справочнике? — бодро предложила Мила.

Обе посмотрели на Эммета.

— Я не знаю фамилии ее мужа.

— Ну тогда тебе чертовски не повезло.

— Ма, — с упреком сказала ей Мила.

Ма Белль на мгновение отвела взгляд.

— Этот твой друг — Вулли — что он такое?

— Он из Нью-Йорка…

— Это мы поняли. Округ какой?

Эммет взглянул на нее непонимающе.

— Какой район? Бруклин? Квинс? Манхэттен?

— Манхэттен.

— Ну хоть что-то. В какую школу ходил, знаешь?

— Он был в школе-пансионе. Святого Георгия… Павла… Марка…

— Он католик! — сказала Мила.

Ма Белль закатила глаза.

— Дорогая, эти школы не для католиков. Они для белых англосаксонских протестантов. Но только для богатеньких. Уж я их на своем веку повидала более чем достаточно, и ставлю на синий свитер, что твой Вулли из Верхнего Ист-Сайда. В какой из них он был: Святого Георгия, Павла или Марка?

— Во всех.

— Во всех?

Когда Эммет объяснил, что из двух Вулли выгнали, Ма Белль затряслась от смеха.