Шоссе Линкольна

Тряхнув головой, он повернулся снова и заглянул в залу — там Дачес подсел на диван к рыжей леди и теперь наливал ей шампанское.

— Черт, — выдохнул Эммет.

Он пошел обратно в залу, приготовясь, если понадобится, тащить Дачеса за шкирку. Но не успел сделать и двух шагов, как на пороге возникла Ма Белль и двинулась ему навстречу. С ее телесами ей едва хватало места, чтобы пройти по коридору, — и его уж точно не хватило бы, чтобы разойтись с Эмметом.

— Давай, прочь с дороги, — сказала она, нетерпеливо махнув рукой.

Она стала напирать, Эммет — отходить назад, как вдруг он заметил открытую дверь и шагнул внутрь, чтобы дать пройти Ма Белль.

Однако, поравнявшись с Эмметом, она остановилась и толкнула его внутрь своей мясистой рукой. Чуть не упав, Эммет отступил, а Ма Белль захлопнула дверь. Звук поворачивающегося в замочной скважине ключа нельзя было спутать ни с чем. Рванувшись вперед, Эммет схватился за ручку и дернул. Дверь не открылась, и он замолотил по ней кулаками.

— Откройте! — закричал он.

Снова крикнул и, замерев, вспомнил, как где-то в другом месте женщина за закрытой дверью кричала то же самое. Тут позади раздался другой женский голос — мягче, притягательнее.

— Куда спешишь, Небраска?

Обернувшись, Эммет увидел на роскошной кровати Милу — она изящным жестом поманила его к себе. Осмотревшись, Эммет понял, что в комнате нет окон — только несколько картин с кораблями, среди которых большое полотно над буфетом: шхуна на всех парусах плывет против сильного ветра. Шелковая накидка, которая прежде была на Миле, теперь красиво висела на спинке кресла, а сама она была в персиковом пеньюаре с отделкой цвета слоновой кости.

— Дачес думал, что ты будешь волноваться, — ее голос больше не звучал так уж по-детски. — Но волноваться не нужно. Не здесь. Не со мной.

Эммет стал отворачиваться к двери, но Мила сказала: «Не туда — сюда», — и он повернулся обратно.

— Иди ко мне, ложись, — звала она. — Я хочу спросить у тебя кое о чем. Или могу сама кое-что рассказать. Или мы можем вообще не разговаривать.

Эммет шагнул к ней — шаг дался непросто, нога медленно и тяжело опустилась на доски пола. И вот он стоит у края кровати, застеленной красным покрывалом, а Мила держит его руку в своей. Он смотрит вниз и видит, что она держит ее ладонью вверх, как цыганка. Эммет завороженно думает, не собирается ли она погадать ему. Но вместо этого она кладет его руку себе на грудь.

Эммет медленно убирает руку с гладкого прохладного шелка.

— Мне нужно выбраться отсюда, — произносит он. — Ты должна помочь мне выбраться.

Она чуть надувает губки, словно он ее обидел. Эммет чувствует себя виноватым. Ему хочется протянуть руку и утешить ее. Но вместо этого он снова поворачивается к двери. Поворачивается — и все поворачивается, поворачивается, поворачивается.

Дачес

У меня было слишком хорошее настроение. Это оно всему виной.

Весь день меня сопровождали приятные сюрпризы. Сначала в моем распоряжении оставили дом сестры Вулли, и я обзавелся славным прикидом; потом была чудная встреча с Ма Белль и девочками; вопреки всем ожиданиям к нам заглянул Эммет, и благодаря Миле у меня появился шанс совершить третий хороший поступок за три дня; и вот теперь я еду на Манхэттен за рулем «кадиллака»-кабриолета сорок первого года. Тормозил веселье Билли, в компании которого мы очутились.

Когда Эммет вдруг появился у Ма Белль, мне и в голову прийти не могло, что он привел с собой брата, так что я несколько удивился, увидев его рядом с Вулли. Не поймите меня неправильно. Билли славный мальчик — насколько дети вообще бывают славными. Но еще он всезнайка. Всезнайки вообще частенько действуют на нервы, но маленькие всезнайки — это нечто.

Мы еще и часа вместе не провели, а он уже трижды меня поправил. Сначала объяснил, что сестры Саттер стреляли друг в друга не из настоящих пистолетов — нашел кому преподавать основы сценического искусства! Потом объяснил, что тюлень — это млекопитающее, а не какая-нибудь рыба, потому что они теплокровные, и позвоночные, и бла-бла-бла. Наконец, когда мы ехали по Бруклинскому мосту, и горизонт раскинулся перед нами во всем своем величии, я, будучи в приподнятом расположении духа, спросил, может ли хоть один переход через реку в истории человечества сравниться с этим по своей преобразовательной силе. Вместо того, чтобы молча наслаждаться поэзией момента и прочувствованностью моих слов, пацан — восседающий на заднем сиденье, как маленький миллионер, — почувствовал необходимость вмешаться.

— По-моему, может, — сказал он.

— Это был риторический вопрос, — ответил я.

Но Вулли уже стало любопытно.

— Какой же это, Билли?

— Переход реки Делавэр, совершенный Джорджем Вашингтоном в тысяча семьсот семьдесят шестом году. Генерал Вашингтон пересек реку по льду в Рождество, чтобы неожиданно напасть на гессенцев. Застав их врасплох, Вашингтон разбил войско противника и взял тысячу пленных. Это событие увековечено на знаменитой картине Эмануэля Лойце.

— Я, кажется, видел эту картину! — воскликнул Вулли. — Это та, где Вашингтон стоит на носу лодки?