Шабашка Глеба Богдышева

Глеб выстрогал две метровые терки. Из совковой лопаты сделал особую — обрезал ручку и развалил пошире сам совок.

Он загрузил раствором тачку, подкатил к стене, набрал полную лопату и с кряхтеньем шмякнул раствор на стену. Потом взял терку обеими руками и сверху вниз по стене, волнируя, провел по расплеснутой массе. Из-под терки вышла чистая, гладкая полоса штукатурки шириной больше метра и высотой два с половиной.

Васька молча подошел к стене и недоверчиво потыкал штукатурку пальцем.

— А верха — с подмостей, — пояснил Глеб. — Встаньте поврозь, пошире друг от друга. А я вам накидывать буду.

Глеб выплеснул на стену весь раствор, впрягся в тачку и, вспахивая ржавым колесом землю, покатил ее к мешалке. Васька с Юлей взяли терки. Через пару часов Васька попробовал сменить Глеба, но у него ничего не вышло. Раствор или выплескивался из лопаты, не долетая до стены, или шлепался, как не надо.

В час ночи коровник изнутри был готов. Васька этого не ожидал. Теперь ему было тошно, что так по-бабьи сорвался. Главное, под самый конец. Завтра снаружи оштукатурят, потом побелить, крышу покрыть — и гуляй, Вася, — по домам.

Васька осатанел: переставил будильник на пять. Глеб, конечно, поддержал: спать — дело поросячье, трудиться надо. Билов, который уже ополовинел и анфас и в профиль, закряхтел, забурчал, но в голос высказаться не посмел. Васька и сам уже на ночь седалгин стал глотать — руки ломило, заснуть не мог. В Москве запасся медициной на всю команду, знал, что к концу понадобится. Видел Васька, что Билов при последнем издыхании и у Юльки пальцы растрескались в кровь, хоть и мажет их все время кремом. И знал, что темп нельзя сбросить — добить надо коровник, чтоб в запасе еще хотя бы пара дней оставалась… Мало ли что… Так и вышло: подсуропила Зинка штукатурку напоследок. Зараза!

…Билов сидел напротив Васьки с пустой тарелкой и ждал, пока Васька доест и скажет, что делать. А Васька не спешил: во-первых, сам не знал еще, как быть, а во-вторых, ему действительно пережевывать все нужно аккуратно. Что-то живот у него этой ночью вдобавок ко всему заболел по-нехорошему, по-язвенному. Не дай-то бог! Люське он больной — не очень-то, да и вообще…

— Дай спичку…

Билов протянул ему коробок.

— Так… — сказал Васька, ковыряясь в зубах. — Чем же белить-то будем? — И сам себе ответил неприлично.

— Вася! — устыдил его Юля. — Люди…

— Чем белить, говорю? — со злостью повторил Васька.

— Вот чего… — заторопился Глеб, — ты сейчас, это, поедим когда, ящик сколоти побольше. На полозьях…

— Дальше, дальше! Белить чем? Мазать?!

— Гашеной известью, — всунулся в разговор Билов.

— У-у-у!.. — Васька сморщился, как от зубной боли.

— Вася имеет в виду орудия, — перевел Билову Юля. — Квачи, кисти…

— Билов! — Глеб высвободился из-за стола. — Я котлету есть не хочу, скушай… Вы ящик путем сделайте, а побелить — побелим. — Глеб успокаивающе махнул рукой и болезненно поморщился.

Васька встревоженно взглянул на него.

— От лопаты, — заоправдывался Глеб. — Перенапряг вчера… Пройдет временно. Вы ящик-то сколотите, а я сейчас квачи…

У бани, возле самой помойки, Глеб стирал мочалки. «На четыре квача хватит». Отжал их, как белье, положил рядом с шайкой.

— Ты хоть бы в тень встал…

— Зинаида Анатольевна?!

— Голову напечет… Чего это ты? — Зинка удивленно смотрела на мокрые мочалки.

— Для квачей, вот… мочалки… пользованные. — Глеб ногой ковырнул помойную кучу. Из нее фонтаном брызнули мухи. Зацепил одну мочалку и показал Зинке: — Полно…

— Ты еще в нос мне сунь! — отдернулась Зинка. — Оштукатурили?

— Как велели. Теперь белить…

— Васька меня материл?

— Не-е-е, не особенно. Хорошо отзывается. Положительная, говорит, женщина.

— Так уж и положительная? — Зинка тихонько засмеялась. — Глеб, слушай… — медленно сказала она, ковыряя босоножкой песок. — Что, если… Да нет, ничего!.. И шоркнула по песку ногой, стирая наковырянное.

— Опять за мочалками? — спросила бабка-истопница, когда через час Глеб снова появился у бани.

— Нет, теперь по делу — руку парить.

Парить руку послал его Васька. В бане Глеб был один. Минуя ненавистное мытье, он сразу сунулся в забитую влажным серым паром парилку. Сырой, почти на ощупь обжигающий пар шел из трубы под потолком. Глеб, насколько мог выдержать, подобрался поближе к шипящей дыре, пристроил плечо поудобнее и замер, обхватив голову ладонями.

В парилке он продремал с небольшими перерывами три часа. Напоследок решил даже помыться чужим обмылком и постирать трусы. На стирке трусов в мыльную влетела бабка.

— Живой?! Думала, задохся. Вылазь давай. Стирает, главное дело. И там стирал, и здеся!..

— Сейчас я… — Глеб прикрылся шайкой.

— У тебя ведь переодежи-то не было, — сказала бабка, когда он вышел из бани, держа в руках постиранное, и подозрительно посмотрела на него.

— Да я так одел.

— С легким паром! — крикнул Васька весело, потому что и ящик сколотили на полозьях, и известь нашли, и квачи получились — лучше не надо.

— Расческу возьми в джинсах!