Сфумато

Она любила, когда приходил Стас, тогда можно разговаривать, хотя он не очень много говорит, но она-то должна спросить у него, чего он хочет, налить чаю или предложить пряник. После смерти Семёна Ефимовича ей стали выдавать пособие, хватало на всё, и она покупала в лавке чай и пряники, а Иван Павлович оставлял для неё колбасу или ещё что-то, за чем люди вставали в очередь. Иногда Стас говорил много, и ей нравилось слушать, говорить в ответ, он внимательно смотрел на неё тогда. Однажды сказал, что она умная и что Виктория Марковна права — она цветок из сора.

— Мне не нравится, что из сора, — ответила она тогда.

— Нам не из чего больше расти, — ответил он.

— Потому что такие времена?

— Нет, времена тут ни при чём. Ты же дочь агронома, — он осёкся и, увидев, как поморщилась Маша, добавил: — ты понимаешь, о чём я, извини. Чтобы вырасти чему-то, нужен перегной. Сор, как написала Ахматова. И в лучшие времена всё стоящее росло из сора.

— Из чего вырос твой отец?

— Чтобы выросли такие люди, как он или Виктория Марковна, нужен особый перегной. Они растут из похороненного. Отец рассказывал, что сто лет назад его прадеда расстреляли в Колымском лагере. Их много построили тогда, этих лагерей, куда людей везли умирать. Люди ехали «Столыпинскими» вагонами, лежали на сене, везли на одежде семена со всей страны. Потом люди уходили в землю, с ними уходили семена, и семена прорастали, а люди — нет.

— Чем больше похоронят, тем больше вырастет... — задумчиво произнесла Маша.

Стас ничего не сказал тогда. Он умел так — полоснуть выжимкой из услышанного от отца и Виктории Марковны, из прочитанного и увиденного, а потом замолчать. И не казалось это обидным, совсем, скорее облегчение наступало, что можно не говорить об этом больше, а сесть пить чай.

Вода в чайнике закипела. Маша насыпала чая из жестяной банки с иероглифами в другой чайник, поменьше. Залила кипятком.

— Стас, куда ты пропал? — позвала она.

Он зашёл на кухню.

— Знаешь, — проговорил он, — а ведь если бы Довлатов не увидел зону, он бы не стал большим человеком. И увидел он её не как арестант. Он мог остаться подонком, потому что трудно остаться другим, если ты запирал решётки за людьми и ел еду из их паек. Даже если недолго. Он вырос из этой грязи. Это был его сор.

— Садись, — сказала Маша.

Когда сделали первые глотки горячего и густого тёмного чая, Маша спросила:

— Что ты имеешь в виду? Что грязь тоже может быть тем самым сором?

— Да.

— Почему ты сейчас об этом вспомнил?

— Потому что завтра у нас с тобой встреча с Сергеем Петровичем. Он называет её контрольной. Она последняя перед нашим отъездом. И наш путь — в грязь. Мы оба дали согласие на это. Добровольно.

Маша поставила чашку. Конечно, она помнила об этой встрече. Думала о ней. Боялась. Очень боялась. Когда появился Сергей Петрович, страшные люди в отделе полиции вдруг очень испугались. Они старались этого не показать, но это был классический страх шакала, который вроде бы тоже хищник, перед тем, кто больше и сильнее. Генетический ужас палача перед тем, кто решает — палача пора менять, а старого неплохо бы уничтожить. И уничтожает. Легко. Так Сергей Петрович отдавал команды: коротко и с улыбкой, которая несла презрение, безразличие и улыбкой не была.

Маша тогда не сразу поняла, кто перед ней, и испугаться не успела, а когда надо было начинать бояться и забиваться от этого человека в угол, под стол, закрывать уши и прятаться, прятаться от его слов, она уже не могла — слова проникли в неё, они были теми единственными словами, что могли проникнуть и родить надежду. Стаса освободят. Её освободят. Всё закончится. Страшный человек уверил её в этом, ничего не пообещав. Он купил Машу её же надеждой. И дал понять, что её научат делать так же.

— Я думаю об этом каждый день. Каждый, Стас. И забываю, только когда вижу тебя, — Маша встала и подошла к старенькому буфету.

Открыла дверцу, достала бумажный кулёк с пряниками, отогнула уголок, достала два пряника и дала Стасу. Тот взял один и, не глядя на него, сунул в рот. Начал жевать, но видно было, что вкуса он не чувствует. Он рассеянно смотрел куда-то над косяком кухонной двери и молчал.

Маша сделала шаг обратно к буфету и вдруг резко развернулась к Стасу. Пряники рассыпались по полу, некоторые покатились в разные стороны, а несколько осталось лежать у Машиных ног. Она закрыла глаза руками и беззвучно плакала. Стас повернулся вполоборота и посмотрел на неё с тревогой.

— Что случилось, Маша? — мягко спросил он.

Маша убрала руки с лица, сложив их на груди и сжимая пальцы. Начала говорить, успокаивая дыхание.