Сфумато

— Задымим мы тут тебе всё. Почему, спрашиваешь? Попробую объяснить. В Якутии в бараке моём были чекисты. Из москвичей. Вторая служба бывшая, это которые защита конституционного строя. Что вас винтили ещё до двадцатых. Диссидентов. Четыре человека их было, взяли всем отделом, говорили, что больше десяти, куда остальных, не знаю, но к нам четверо приехали. Сами по себе держались, вежливые с вертухаями, как никто, даже когда те били их, а всех там били для профилактики, всё равно вежливыми были. Вертухай же тоже власть и часть конституционного строя. Верили, что ошибка, свято верили, что надо лишь дотянуться до «первого». Планы разрабатывали в «условиях строгой конфиденциальности». Смешно, конфиденциальность в бараке. Один было засомневался, что до «первого» можно дотянуться. Подрались даже, так спорили, но простили. А потом он стал им другую теорию объяснять, что нет больше «первого», что был бы — не допустил бы такого. Пал жертвой заговора. Лучше бы он во временах года засомневался. Судили они его судом офицерской чести за предательство. Приговорили к заморозке.

— К чему? — переспросила Виктория Марковна.

— К заморозке. Там мороз за пятьдесят. Человека раздевают и оставляют на улице. Замерзает через 10 минут. Моментальное замораживание, так там местные рыбу хранят. Поймали и положили на лёд, строгай и ешь. Этого усомнившегося они раздели и выставили из барака. Закончился борец за защиту строя.

— Безумие, — прошептала Виктория Марковна.

— Идейные, — спокойно ответил Иван Павлович. — План они продолжили. Решили опера завербовать. Чтобы тот письмо отправил. Долго думали кого, выбрали из местных, молодого паренька, неиспорченного, как они решили, и стали идейно его подкачивать, про единость и неделимость, про кольцо врагов, про скрытые гениальные планы руководства державы, про великое будущее.

— И чем закончилось?

— Известно чем. Один из оставшихся трёх всех сдал. Из лучших побуждений. Думал, послабление ему будет за раскрытие заговора, бэкграунд ослабят и отправят отбывать ближе к центру, откуда он и до «первого» быстрее доберётся и снова служить начнёт государству. Ну и конечно, все трое ушли на заморозку. Тот опер сам и вызвался, отвёл их подальше от лагеря, раздел и оставил.

— А раздевать зачем?

— Ну так одежда нужна всегда. Выселенный должен быть обеспечен одеждой, не звери же.

— Зачем ты это рассказал, Иван? – спросила Виктория Марковна, уже понимая ответ.

— Не страшно жить дураком. Страшно дураком умереть, — ответил Иван Павлович, — не хочу я, как те четверо.

— Как Соколовский хочешь?

— Лучше так, — спокойно сказал Иван Павлович и длинно затянулся, — да и не заморожены мы пока. Думать надо.

Огонёк пробежал по сигарете до пальцев и остановился.

Начинало светать. За окном мелко моросило, но день обещал быть светлым. Виктория Марковна открыла окно.

— Комары налетят, — задумчиво проговорил Иван Павлович.

— Всю жизнь курю, а спать, когда накурено, не могу, — сказала Виктория Марковна.

— Я не заметил, когда мы перешли на ты, — Иван Павлович вдруг улыбнулся.

— Слишком поздно, — ответила Виктория Марковна.

Иван Павлович подошёл к столу, аккуратно положил потухший окурок в пепельницу и опёрся о стол своими длинными и сильными руками. Он смотрел на Викторию Марковну сверху, смотрел ей в глаза, словно заставляя себя сказать и борясь с тем, что мешало это сделать.

Наконец он поборол себя:

— Давид может помочь. Он знает, куда идти. Ему есть куда идти.

Виктория Марковна положила руку на жёсткую ладонь Ивана Павловича.

— Скажи мне, — произнесла она, не отводя взгляда.

— Ты скажи. Ты давала показания по делу Соколовского?

— Нет. Меня даже не допросили, был обыск, а потом все вдруг уехали.

— Они уехали не вдруг. У Давида тоже был обыск. И его допросили. А потом тебе разрешили приехать сюда. С сыном Соколовского. К Давиду.

— Что это значит?

— Ты всё понимаешь. Ему есть, куда идти. Пусть идёт.

Виктория Марковна медленно поднялась. Отодвинула Ивана Павловича, подошла к раковине, открыла кран, набрала в ладони холодной воды и опустила в них лицо. Выпрямилась.

— Он же мой брат, — чуть слышно произнесла она.

— Он человек, — ответил Иван Павлович.

— Но я же не сломалась...

— Тебя не ломали. Не успели. Давид спас тебя.

— Чем, предательством?

— Могло быть наоборот. Первой могли допросить тебя.

— Резерв, я — резерв, так они мне сказали... Теперь я понимаю...

— Все мы резерв, не вини его.

— А что сделает тот, к кому пойдёт Давид? И что должен будет потом сделать Давид? Кого ещё сдать, оговорить, убить?

Виктория Марковна начала говорить быстро, так она никогда не говорила, ей это было непривычно, и части слов пропадали в шёпоте, но Иван Павлович всё понимал.

— Те люди, к которым пойдёт Давид, могут всё. Стаса просто выпустят.

— А Давид? Что будет должен сделать он? — почти прокричала Виктория Марковна.