Сфумато

— И скажу. Я за дочь свою кому хошь голову сверну и вам сверну. Ты меня тут давеча заговорить пыталась, а вот шиш тебе. Мы, трудовое крестьянство, тоже понимаем, когда нашего брата дурят. Сказал твой приёмыш, что Стёпку камнем угрохал, а ты давай учить, что Машка моя это натворила. Не выйдет, разберутся органы, а мы поможем, не сомневайтесь! — Семён Ефимович заговорил странно, как никогда не говорил.

Он сделал выбор, подумал Давид Маркович, сделал и этого уже не изменить.

— Вот ты уже и говоришь не как мы, — проговорила Виктория Марковна.

Семён Ефимович взял себя в руки.

— И не буду, — мягко, как обычно, улыбнулся он и ушёл.

Иван Павлович сел за стол.

— Выпить есть у тебя, Виктория? — спросил он.

Виктория Марковна достала бутылку водки и налила ему стопку, положив рядом ломтик ржаного хлеба. Как он любил.

— Опасный тип, — спокойно сказал Иван Павлович, выпив водку и медленно разжевав хлеб, — хорошие даст показания ментам. Что ты тут Машу обучала показаниям. Что Стас рассказал, как Стёпку бил в жизненно важный орган предметом, используемым в качестве оружия.

Все молчали.

— Жить хочет. В нас не верит. А как в нас верить? — пожала плечами Виктория Марковна.

— А ты, Давид, попробуй всё-таки завтра поговорить с отцом пацана. Может и получится, кто их знает, трактористов этих. Ты ж с ним даже самогон пивал, помню, — сказал Иван Павлович, закуривая сигарету, — а я подумаю, что с этим Семёном делать. Иди домой, светать скоро будет, жена заждалась, небось. И подумай. Ты знаешь о чём.

Давид Маркович пришёл домой, когда небо уже начинало сереть, но Лида ждала его, не спала.

— Выпьешь? — спросила она, зевая и заворачиваясь в халат.

— Нет, скоро на работу, сегодня номер сдавать, — ответил Давид Маркович жене и пошёл в ванную.

Умывшись и раздевшись, натянув домашние штаны и майку, он сел на табуретку за кухонным столом и начал рассказывать расположившейся напротив Лиде, которая разом перестала быть сонной и подобралась, о событиях вечера и ночи.

На моменте, когда муж рассказывал, как усаживали в полицейскую машину Станислава и Машу, Лида прервала его рассказ.

— Жёстко приняли? — вдруг резко спросила она.

Давид Маркович запнулся, прежде чем ответить.

— Такой он жену не видел, он привык к её мягкости, к тому, что она угадывает его желания и ненавязчиво направляет, это стало привычным и противиться этому причин не было.

Но сейчас Лида смотрела на него по-другому, колюче и сквозь.

— Били? — так же резко спросила она.

— Нет, — ответил Давид Маркович и продолжил говорить.

Когда он закончил, Лида коротко спросила его:

— Что думаешь?

— О чём именно? — недоумённо посмотрел он на неё.

— Ты знаешь.

Он знал и думал об этом, и понимал, что это выход, но идти к Сергею Петровичу самому было выше его сил. Страшный опер-чекист появлялся в его жизни нечасто, но регулярно, каждый раз было очень страшно, хотя поручения были мелкие и, как ни крути, не опасные. Побеседовать с каким-нибудь библиотекарем или разболтавшимся по пьяни бухгалтером — что в этом могло быть опасного? Ни для него, ни для этих людей ничего страшного не было, все потом жили как жили, никого не забирали. Да и не «стучать» это вовсе.

Но всё равно жуть, мерзкая и тягучая жуть охватывала его каждый раз. Однажды он, выпив и распустив язык, рассказал о Сергее Петровиче Лиде, они уже почти женаты были тогда, и не сомневался он в ней — недалёкая и верная. Второе компенсирует первое, зачем двое умных в семье, говорил он сестре.

Рассказал Лиде много, больше, чем надо было, но про то, какие тогда дал показания и в отношении кого, не сказал. Слишком далеко загнал это в себя и вытащить не было никаких сил.

Лида слушала и улыбалась, не поняла ничего, конечно. Но легче стало, как бы не один теперь он эту ношу тащил.

— Нет, — сказал Давид Маркович, — к нему я не пойду.

Глава 4 Иван Павлович и Виктория Марковна

— Что скажешь, мент? — Виктория Марковна смотрела на Ивана Павловича со своим обычным прищуром, чуть наклонив голову к плечу.

Бывший мент, бывший выселенец «5000 плюс», а ныне завгоспродлавки вполне пригодного для жизни кластера молчал.

— А что сказать, Вика, — проговорил он наконец, — плохо всё.

— Плохо, Ваня, — согласилась она и взяла новую сигарету.

Окурок старой ещё дымился и торчал, вдавленный, из заполненной стеклянной пепельницы. Виктория Марковна не курила дома, так и не научилась, она выходила с этой пепельницей на балкон своей квартирки, стояла: сигарета в одной руке, пепельница — в другой. Но сегодня был другой день. И другая ночь.

— Сутки, — громко и отчётливо сказала вдруг Виктория Марковна, — что можно сделать за сутки? Здесь за месяц ничего не происходит. Ничего не меняется. Мы заморожены. Куда я пойти должна, с кем говорить, кому дать взятку и чем её дать?

Иван Павлович молчал.

— Скажи, почему ты здесь, Ваня?

Этот вопрос Виктория Марковна задала мягко, это не вязалось с тем, как она выговорила, выплеснула предыдущие слова, что мучили и требовали выхода.

Иван Павлович тоже взял сигарету. Закурил.