Сфумато

Он уже боится называть Станислава по имени. Он уже списал его. Как они привыкли списывать нас, подумала Виктория Марковна.

— Маша, так было? — спросила она у девушки.

Маша молчала.

— Ты врёшь, Станислав. Врёшь умело, не спорю. И это неплохо, это пригодится тебе скоро, очень скоро. Но было не так. Ударила его Маша, сзади. Она испугалась за тебя и ударила хулигана. Ты молодец, Маша, я бы тоже так сделала, но теперь вам обоим будет сложно. И нам. И вам, Семён.

Маша подняла голову и посмотрела на Викторию Марковну.

— А вы думаете, мы все трусы? Я всё расскажу, как было, — почти не разжимая губ сказала она.

— Доченька, — прошептал Семён Ефимович, — я ж так тебя берёг, это ж тюрьма, Машенька...

Тюрьма, подумала Виктория Марковна. Он начинает понимать. Только когда это касается их самих, они перестают говорить «разберутся». Когда касается их детей, они произносят слово «тюрьма». Только тогда они начинают понимать.

— Папа, он замучил меня, он приставал и не давал прохода. Он угрожал Стасу. Они нас специально ждали, видели, что мы в лес уходили, — Маша говорила, не поднимая голоса.

Как же она спокойна, с удивлением подумала Виктория Марковна. Колода. Колода тасуется, мелькание карт в неведомых всемогущих руках не останавливается никогда.

— Ну и что, — вдруг очень резко сказал Семён Ефимович.

Он оторвался от стены, у которой стоял в одной позе последние полчаса, с момента, как Давид Маркович и Иван Павлович, к которому пришлось срочно бежать — он же опытный, бывший мент, — ушли «подсветить обстановку».

Семён Ефимович изменился. Это был уже не сельский агроном с робкими повадками конторского работника. На Машу смотрел бывалый и матёрый мужик. Взгляд у него был исподлобья. Злой взгляд, выжидающий, и жалости в нём Виктория Марковна не видела.

— Ну и что, — повторил отец Маши, — что приставал? Так это хорошо, что пристают к тебе, хорошая, значит, девка растёшь. Он свой, понимаешь, свой. А эти кто тебе? Книжки дают. Читаешь. Откуда взялись только? Жили мы тут спокойно и жили бы. Отец Стёпкин — Василий Пуховцев, передовик, вон Давид твой Маркович сам про него статьи пишет раз в год исправно.

Виктория Марковна смотрела на преображение колхозного агронома испытующе, она впитывала характер персонажа, на её глазах происходило превращение (или проявление) — мелкий конторщик надевал красную папаху с красной полосой поперёк и шёл бить классового врага, раскулачивать и гнать на мороз баб с их выродками.

Бить, только бить, иначе он не поймёт, иначе он сам сейчас утащит Станислава на допрос, туда, где его будут ломать, поняла Виктория Марковна.

Она резко вкрутила окурок в пепельницу.

— Ты же сам из сосланных. Когда твоих предков прислали сюда? — заговорила она. — Что, по доброй воле твои деды сюда приехали? Кто их пригнал? Сколько детишек по дороге схоронили? Сколько здесь в первую зиму с голода умерло? Сколько времени с тех пор прошло? Сто лет? Чуть больше? Когда ты успел забыть? Зачем тебе так хочется стать дрянью?

Семён Ефимович замер. Слова были жёсткие и били глубоко.

— Мы тоже не рвались сюда, Семён. Мы такие же, как ты. Просто нас позже пригнали. И мы тоже по пути своих теряли.

Агроном снова осунулся. Дочь смотрела на него испуганно и удивлённо, и этот взгляд, казалось, отрезвил его окончательно.

— Дайте сигаретку, Виктория Марковна, — мягко, обычным своим тоном проговорил Семён Ефимович, — покурить очень надо. Думать будем.

— Правильно, Семён, надо думать — прийти могут в любой момент.

Станислав встал из-за стола. Подошёл к Маше. Положил руки ей на плечи. Она положила ладони на его руки. Потом отняла и закрыла ими лицо.

— Мы не хотим врать и бояться, — сказал Станислав, смотря в окно поверх головы Виктории Марковны, — но врать придётся, Маша. Я уже был в «ЗФИ» и даже родился там. Тебе туда нельзя. Я несовершеннолетний, меня не расстреляют, просто отправят обратно.

— Просто? — Маша рывком встала и повернулась к Станиславу. — Я поеду туда, куда тебя отправят, и буду там жить с тобой.

— Мать. Кровь материнская, — тихо сказал Семён Ефимович. Он незаметно подошёл к Виктории Марковне и стоял рядом с ней у окна, выпуская дым в открытую форточку. — Не сто лет назад, — проговорил он. — Меня из Смоленской области пригнали этапом в 2012 году, срок я тут сидел неподалёку. Мошенничество и уклонение от налогов. Хозяйство было у меня фермерское, не стало, отняли, а срок дали. Я свою пятёрку отсидел, да тут и остался. Она, мать Машкина, так и приехала за мной. Я-то деревенский, сельхозинститут закончил, а она из профессорской семьи была, отцу наперекор ко мне в деревню уехала. А потом из зоны меня встретила и тут со мной осталась. Машку родила уже после Конвенции.

— Где она сейчас? — спросила Виктория Марковна.

— Разрешение получила родителей навестить, Машке тогда три годика было, поехала. А к ним пришли. И её тоже вместе с отцом и матерью сослали. Не знаю куда, не спрашивайте.

— И тут профессора в анамнезе, — рассмеялась вдруг Виктория Марковна.

Получилось нервно и неестественно.

— Дочь, ну вспомни, он шевелился хотя бы? — осмелился наконец спросить колхозный агроном.