— Да, — подтвердила Маргарет, вновь обретя светскую уверенность, — я действительно чувствую себя оскорбленной, и, как полагаю, справедливо. Кажется, вы вообразили, что мое вчерашнее поведение… — Лицо снова залил густой румянец, однако в этот раз щеки вспыхнули возмущением, а не стыдом. — Мой естественный порыв вы восприняли как проявление личных чувств, а потому сочли возможным прийти и поблагодарить меня, вместо того чтобы понять, как пристало джентльмену — да, джентльмену, — что любая женщина, достойная так называться, защитит своей беспомощностью мужчину, противостоящего обезумевшей толпе.
— И при этом джентльмен даже не смеет выразить благодарность! — презрительно парировал Торнтон. — Я мужчина и заявляю о своем праве выразить чувства, которые испытываю.
— Я отдала должное этому праву, признавшись, что, настаивая на нем, вы причинили мне боль, — гордо заявила Маргарет, — однако вы вообразили, что мной руководило не извечное женское стремление защитить ближнего, а… — Долго сдерживаемые слезы заблестели в глазах, горло сдавило. — …а какое-то особое чувство к вам! Но в толпе не было ни единого несчастного существа, к которому я не испытала бы более острого сочувствия и с радостью не сделала бы для него всего, что в моих силах.
— Можете не продолжать, мисс Хейл. Ваши неуместные симпатии мне отлично известны. Теперь полагаю, что на благородный поступок вас толкнуло ощущение моей угнетенности. Да, хозяин тоже может испытывать угнетение. Знаю, что вы меня презираете, но, позвольте заметить, исключительно оттого, что не понимаете.
— Не считаю нужным! — заявила Маргарет, хватаясь за край стола, чтобы не упасть.
Ответ прозвучал более жестко, чем хотелось, а от бури эмоций она ослабла.
— Вижу. Вы несправедливы и нечестны.
Маргарет сжала губы, не желая отвечать на обвинение. И все же, несмотря на все грубые выпады, Торнтон мог бы броситься к ее ногам и поцеловать краешек на мгновение сброшенной уязвленной гордости, но он молчал, ожидая реакции: слез, на которые можно было бы что-то сказать; колкости, провоцирующей ответную колкость. Маргарет не произнесла ни слова, застыв в полной неподвижности, и Торнтон взял шляпу.
— Еще минуту. Судя по всему, мои чувства кажутся вам оскорбительными, но этого вам не избежать: я не в состоянии очистить вас от них. А если бы даже и мог, то не стал бы этого делать. Никогда еще никого я не любил: жизнь моя заполнена делами, а мысли заняты другими проблемами, — зато теперь люблю и буду любить впредь. Но вам бояться нечего — бурных проявлений чувств не случится.
— Я и не боюсь, — ответила Маргарет, расправляя плечи. — До сих пор никто не осмеливался обращаться со мной дерзко, ничего не изменится и впредь. Однако, мистер Торнтон, вы очень добры к моему отцу…
Внезапно тон изменился, и она добавила по-женски мягко:
— Давайте больше не будем сердить друг друга! Прошу вас!
Он предпочел не услышать ее, старательно протирая шляпу рукавом сюртука. Процедура продолжалась около минуты, а закончив, он отверг предложенную руку и, сделав вид, что не замечает печального взгляда, резко повернулся на каблуках и быстро вышел из гостиной. Маргарет успела мельком заглянуть ему в лицо и заметила в глазах непролитые слезы. Гордое презрение мгновенно сменилось иным чувством — куда более мучительным и болезненным: стыдом за унижение, которому она его подвергла.
«Но разве можно было поступить иначе? — спросила себя Маргарет. — Да он никогда мне и не нравился, и вела я себя вежливо, хотя и пыталась скрыть безразличие. Никогда не думала о нем как о мужчине. А в том, что он неверно истолковал мой вчерашний поступок, его вина, не моя. Если потребуется, сделаю то же самое, и пусть думают, что хотят».
Глава 25. Фредерик