Север и Юг

— Милая, вы еще очень молоды, но все же ответьте: можем ли мы втроем — Бесси, Мэри и я — прожить на шестнадцать шиллингов в неделю? Разве я за себя переживаю? Нет, за других, — не хуже того солдата. Вот только он сражается за тех, кого в глаза не видел и о ком даже ни разу не слышал, а я защищаю соседа Джона Бучера с больной женой и восемью малыми детьми. И не его одного, пусть он и слабак, не способный обслужить больше двух станков, но и всех других тоже. Я ратую за справедливость: почему мы должны получать меньше, если производство развивается, а прибыль растет?

— Не спрашивайте меня, — пожала плечами Маргарет, — я ничего в этом не понимаю. Спросите лучше кого-нибудь из ваших хозяев. Они наверняка смогут объяснить, почему приняли решение сократить жалованье. Скорее всего, у них были серьезные основания для столь серьезного шага.

— Вы здесь чужая, вот и все! — презрительно заключил Николас. — Надо же такое сказать: «Спросите хозяев», — еще не хватало! Да они ответят, чтобы мы занимались своим делом и не совали нос, куда не надо. Наше дело — вкалывать от зари до зари, а их — жиреть и богатеть. Вот и вся правда.

Даже понимая, что раздражает собеседника, Маргарет решила не сдаваться:

— Возможно, из-за состояния торговли — ухудшения реализации продукции — они не могут позволить себе сохранить прежний уровень оплаты.

— Состояние торговли! Вот так хозяева и водят нас за нос. Я говорю о жалованье. Вся продукция продается, а нас все пугают кризисом и, как непослушных детей, грозят оставить без сладкого, чтобы хорошо себя вели. Говорю вам, что их единственная цель — нажива. Поэтому нам остается одно: твердо стоять на своем и храбро сражаться — не только за себя, но и за других тоже, — за справедливость и честный труд. Благодаря нам они имеют прибыль, а значит, мы должны получить свою долю. В этот раз речь не идет о выживании: удалось кое-что скопить, — а потому будем биться до конца. Ни один рабочий не войдет в цех, если хозяин не пообещает платить сумму, которую определили профсоюзы. Поэтому я и говорю: ура забастовке! Пусть они — Торнтон, Сликсон, Хампер и другие — задумаются, что к чему.

— Торнтон! — повторила Маргарет. — Мистер Торнтон с Мальборо-стрит?

— Да! Только мы зовем его «Торнтон с фабрики Мальборо».

— Значит, он один из тех, с кем вы боретесь? Что он собой представляет?

— Когда-нибудь видели бульдога? Так вот: поставьте бульдога на задние лапы, наденьте на него дорогой сюртук и модные бриджи, и как раз получите Джона Торнтона.

— Ничего подобного, — рассмеялась Маргарет. — Не могу согласиться. Мистер Торнтон вовсе не красавец, но на бульдога совсем не похож. У того короткий широкий нос и задранная верхняя губа.

— Дело не во внешности. У Джона Торнтона мертвая хватка, как у бульдога, если что решил, то с места не сдвинешь. Чтобы у него что-то отобрать, придется вилами колоть. С Джоном Торнтоном сразиться стоит, а что до Сликсона, то он скорее всего, наобещает целую гору и заманит своих рабочих обратно, но как только они опять окажутся в его власти, в очередной раз обманет, да еще и оштрафует вдобавок — это уж точно. Скользкий, как угорь, а хитрый и коварный, как кот. С ним никогда не получится честной борьбы, не то что с Торнтоном. Этот крепок как гвоздь и невероятно упрям. Одно слово — бульдог!

— Бедная Бесси! — Маргарет повернулась к подруге. — Только и делаешь, что вздыхаешь. Забастовки и баррикады совсем тебя не радуют, правда?

— Нисколько, — мрачно согласилась девушка. — Устала от этих разговоров. Неужели перед смертью нельзя поговорить о чем-то другом, кроме грохота, лязга и стука, работы и жалованья, хозяев, рабочих и предателей?

— Бедняжка! Нет покоя даже в последние дни! Зато ты оживилась: выглядишь не такой печальной, — да и я побуду дома, с тобой.

— И будешь душить меня своим дымом! — проворчала Бесси.

— Значит, больше ни разу дома не закурю, — нежно пообещал отец. — Но почему же ты раньше не сказала, глупышка?

Девушка долго молчала, а потом, когда отец вышел, чтобы докурить трубку, тихо — так, чтобы слышала только Маргарет, — проговорила:

— Готова поспорить, что до конца своих дней не откажется ни от табака, ни от выпивки. — Она вздохнула. — Я же не дура, правда, мисс? Знаю, что должна держать отца дома, подальше от тех, кто во время забастовки попытается напоить людей. А вместо этого, как будто кто-то дергает за язык, говорю про трубку. Теперь он будет уходить всякий раз, как захочет покурить, и неизвестно, чем это закончится. Жалею, что не задохнулась раньше.

— Разве твой отец пьет? — удивилась Маргарет.