Сеть птицелова

– Селятся они в Замоскворечье в своих деревянных домах. Так всю зиму и живут между собою, приезжими средь деревенских же соседей. У каждой губернии – свое предместье. Очень удобно, – со снисходительностью добавила княгиня.

– И, увы, ничего общего с Сен-Жерменским предместьем, господа. Впрочем, наше московское барство с провинциалами не смешивается. Это, – блеснула Дуня глазами в сторону маменьки, – как ваша старинная аристократия и свежеиспеченный Буонапартом высший свет.

Александра Гавриловна было открыла рот, чтобы вернуть отравленную стрелу – о да, отравленную, ведь живи Липецкие во Франции, не быть им более князьями: декретом от 19 мессидора 1790 года были отменены институт наследственного дворянства и все связанные с ним титулы. Называть себя маркизом или графом было запрещено. А раз так, то какая разница, виконт ли их виконт?

– Как говорит наш император, – промокнул влажный лоб платком доктор, к счастью, не уловив второго дна в беседе, – «я не желаю иных герцогов, чем те, которых сам назначу».

– Однако ваше сиятельство ошибается, – подал голос де Бриак. – Наша вознесенная за храбрость в наполеоновских походах новая аристократия уже смешивается со старой.

– Первая императрица организовывала, бывало, концерты, где соединяла общество. – Доктор погрустнел: в армии обожали вдову Богарне.

А де Бриак закивал с притворной серьезностью:

– О да, заставляя слушать арфу: преимущественно Дюссека и Надермана. Бедняги!

– В Благородном собрании, – повела полными плечами под косынкой Александра Гавриловна, – кроме балов по вторникам, в Великий пост проводят чудесные музыкальные вечера. А именно там смешивается наше дворянство.

– Ах, маменька! – Дуня сама не могла понять, что заставляет ее снова и снова перечить матери. – Недостаточно оказаться под одной крышей, чтобы смешаться!

– Странно. Ведь уездные барышни оказываются в Благородном собрании именно чтобы смешаться. – Александра Гавриловна нежно улыбнулась дочери. Авдотья слишком поздно поняла, куда изначально тонко вела беседу княгиня. И не успела она покраснеть, как маменька светски повернулась к де Бриаку: – Москву, майор, еще называют ярмаркой невест.

Вот он, смертельный выпад.

– Ближе к Рождеству в город прибывают получившие отпуск петербургские офицеры. Видите ли, Петербург – город военный и чиновничий. Женщин там мало, и самые блестящие кавалергарды вынуждены…

– Менять дислокацию, – подсказал ей со светской улыбкой де Бриак.

– Именно! А с другой стороны, редки русские семьи, в которых бы не было полудюжины дочерей. Они-то и съезжаются в Москву. Часто молодые люди не бывают представлены, но даже на это есть отличное средство – свахи!

– Маменька! – вспыхнула Авдотья. – Вряд ли майору и доктору интересны наши традиции!

– Что же в них плохого, ма шер? Особенно для уездных барышень без связей?

– Моих родителей именно так и сосватали! – встрепенулся довольный доктор. – Пусть другие смеются, а я в простоте дедовских нравов вижу что-то трогательное.

– Ах, шер ами, – махнула батистовым платочком княгиня, – я и сама вышла замуж по сватовству тетки! Родители мои уже все про жениха знали. Серж приехал, увидал меня, мы друг другу понравились. В назначенный день князь сделал мне предложение – я его приняла. А нынче?

– Нынче, княгиня, – покачал головой Пустилье, – все иначе. Но это есть английская зараза. Мы, во Франции, по-прежнему решаем за детей. Островитяне же дают девушкам совершенную свободу в выборе сердца.

– Что же в том дурного? – порозовев, спросила доктора Авдотья.

Но ответила ей княгиня:

– А то, мой ангел, что юной девушке легко влюбиться. И влюбиться в того, кто не захочет жениться, или в того, кто не годится в мужья.

Авдотья вспыхнула, бросила взгляд на де Бриака. Тот сидел с неопределенной улыбкой и глядел на воду. Сердце Авдотьи сжалось: разговор был для него не менее мучителен. Даже Пустилье казался несколько смущен, и паузу пришлось вновь заполнить княгине:

– Ах, доктор! Делаешь все для счастия дочери, но иногда, не поверите, после Folle Journéе[49]…

Но Дуня перебила ее, встав на лодке:

– Майор, взгляните-ка! Это же мельница!

И правда, река в этом месте сужалась, становясь более похожей на быстрый ручей, – чем и воспользовался какой-то крестьянин. Чуть перекошенная изба со слепыми оконцами стояла на высоком берегу, внизу же стрежень вполовину был перекрыт мельничным колесом.

– Зачем нам мельница, ма шер? – воззрилась на малоинтересную ей конструкцию княгиня.

– Затем, – Дуня дала знак гребцам причалить, – что этот человек всегда рядом с рекой, она его кормилица. Если кто и мог заметить душегуба, то только он.