Сеть птицелова

– Отряды надобно сделать смешанными, – подхватила Авдотья. – Майор любезно предоставляет нам своих лошадей, его солдаты вооружены. Ежели запастись факелами, то поиски можно продолжать всю ночь.

– Что ж. – Князь поднялся из-за стола, давая понять, что беседа окончена. – Вижу я, что вы (он подчеркнул «вы») уж обо всем договорились. Даю согласие на сию экспедицию, но с одним условием: ты, Эдокси, пообещаешь мне не навлекать на себя опасностей, блуждая по лесам, и проведешь ночь в своей комнате.

– Бесспорно, князь! – пылко согласился за нее де Бриак.

Дуня бросила на него разъяренный взгляд, а князь усмехнулся в усы.

– А теперь, майор, ежели позволите, я хочу побеседовать с дочерью наедине.

Де Бриак кивнул, щелкнув каблуками, и вышел, а отец опустился обратно на стул и обратил к Авдотье самый суровый из своих взглядов:

– И как прикажешь тебя понимать, моя милая?! За родительской спиной играть в сыскных приставов? Маменька и так уж ночей не спит из-за опасного соседства! Все не знает, чего у Бога молить. Наступления ли француза, дабы избежать непозволительного союза для единственной дочери, иль затишья, чтоб уберечь первенца от вражеского штыка?..

– Папенька! – Дунины глаза наполнились и излились прозрачными слезами. Зная отцовскую слабость, она специально их не смахивала. – Как вам не совестно! Неужто считаете, что поиски несчастного дитя – только предлог для встреч с майором?! (Она слегка покраснела, но батюшка списал сие на гневливость.) Иль полагаете, у меня в голове одни женихи и французские романы?!

Отец уже поспешно доставал носовой платок.

– Ну-ну. Будет, душа моя. Ты уж тоже реши, слезы лить иль негодовать. – И, дождавшись, когда дочь вытрет глаза, добавил: – Я полагаю лишь, что ты повзрослела, и слишком быстро… И потому предостерегаю тебя. – Он остановил крупной ладонью протест, готовый сорваться с уст Авдотьи: – В браке сердце – плохой советчик. – Князь вздохнул. – С тех пор как на нас напал Буонапарте, всем нам кажется, что мы стоим на краю бездны. А за ней уж и нет ничего. Но это не так, Эдокси. Еще будут и балы, и…

– …достойные женихи, рожденные не во грехе от французской экономки, – закончила за него Дуня, поняв, что впервые ввела своего отца в смущение своей прямотой. И добавила, чтобы смягчить свою резкость: – Спасибо, батюшка, что согласились помочь.

Она склонилась с поцелуем над его рукой.

– Ступай, Господь с тобою, – отпустил князь дочь, поцеловав в пробор столь тщательно сделанной сегодня прически.

Тихо прикрыв за собою дверь, Дуня с грустью вспомнила, что рассчитывала нынче вечером, широко отворив двери гостиной (дабы майор не упустил ни ноты), исполнить с чувством «Приди в чертог ко мне златой». А случилось иначе: это она, распахнув окно, все всматривается в темноту, откуда доносится лай и мелькают промеж дерев огоньки факелов. Молится за спасение «рабы Божьей Глафиры» и плачет до изнеможения в подушку. И снится ей, вслед батюшкиному нравоучению, о пропасти, подобие геенны, полная клубов непроглядного дыма и чада, за которыми скрывается нелюдь со своею невинной жертвой. А на самом краю той бездны стоит она, Дуня, в развевающемся муслине, крепко сжимая чью-то твердую горячую ладонь и чувствуя, что в ней единой и есть ее спасение…

* * *

После треволнений вчерашнего вечера и ночи утро выдалось на удивление тихим, покойным, и Дуня, едва открыв глаза, почему-то уверилась в добром исходе дела. Кликнув Настасью и отказавшись от чая, она послала ее узнать, нашли ли пропавшую. Девушка принесла неутешительные новости: ни в окрестных деревнях, ни в наполовину сжатых полях никаких следов Глашки собаки не взяли. Люди Липецких вернулись лишь под утро и сейчас вместе с барином почивают. Оттого так безмолвно на дворе и в доме.

Одевшись и приказав причесать себя со спартанской простотой, Дуня против обыкновения вышла не в сад, а во двор. Прогуливаясь меж амбарами, она, как Тезей за нитью Ариадны, шла на запах. Зловоние, исходившее от псарни, заставило возвести помещение сие вдали от прочих хозяйственных построек. Псов Липецкие держали немало. Пять стай отменных гончих и столько же свор борзых. Подходя к сараю, Дуня услыхала знакомые поскуливания и визгливый лай – собаки почувствовали приближение нового человека. Старый доезжачий, некогда богатырь, а ныне согбенный годами Андрон, встал с завалинки и улыбнулся Дуне нежнейшей, неожиданной на суровом, изрезанном глубокими морщинами лице улыбкой. Неожиданной, но не для Авдотьи: княжна знала его сердце и втайне была уверена – из всех детей Липецких именно она была его префере. Сам Андрон являлся молочным братом старого князя – его мать служила кормилицей в барской семье, и Андрон помнил Сергея Алексеевича в крестильном платьице еще во времена Великой Государыни[48].