Сеть птицелова

– Что, матушка, опять щеночка захотелось? – с лаской спросил старик (Авдотья лучшим своим занятием в детские годы считала выхаживание самых хилых в помете щенков – защищала их перед князем, стояла насмерть, не давая топить) и протянул огромную ладонь: на ней, поджав под себя маленький хвостик, спал, свернувшись, солово-пегий малыш. – Милкин сыночек. Помнишь Милку-то?

Дуня кивнула: Милку она сама растила года четыре тому назад.

– Лопоухонький! – Авдотья приняла теплое тельце, принялась поглаживать спинку, щенок так и не проснулся. – В мамашу.

Андрон вздохнул, виновато взглянул исподлобья.

– Вчера мы с французом волка-то не затравили… Зря только гончих набросали. Пусто.

– Отчего так, Андронушка? – спросила Дуня, поджав губы. – Неужто ни следочка? Что ж он, призрак какой?

– Не призрак, – покачал головой Андрон. – Водой идет, я думаю. Вода все следы и смывает.

– Водой? – призадумалась Авдотья, вспомнив, где нашли первую девочку. – Вброд идет?

– Почему вброд? Может, и на лодке. Только так следов не оставить.

Андрон был прав. И девочку было проще перевезти вплавь. Оглушить, вставить кляп, прикрыть рогожей – мало ли кто что везет? Ну конечно!

Дуня так живо представила себе малахольную Глашку, которая заговаривает с незнакомцем. Может, он ее пряником заманивал или сушеной дулей – так называли у них груши… И вдруг похолодела. Лошадкой. Яркой, ярмарочной – много ли даже таких, грошовых, игрушек мог ей купить отец-каретник? Гавриловой лошадкой – ровно такой, какую извлек Пустилье из горла Матрюшки.

Авдотья вскочила: ей срочно надо было увидеть доктора с майором! Но сначала найти игрушки – у Николеньки в детской наверняка завалялась парочка, – показать прочим дворовым детям: вдруг кто из них недавно видал подобную? А потом приказать спустить на реку лодку из лодочного сарая и поплыть вниз по течению: может, в береговых лесах и отыщется какой след…

– Мне пора.

Она торопливо передала щенка Андрону – малыш недовольно засопел и тонко взвизгнул во сне, но так и не открыл глаз.

Авдотья, быстро перебирая ногами в легких башмачках и как никогда схожая с легкокрылой Психеей, побежала к большому дому. Андрон же, вздохнув, проводил ее виноватым взглядом: не стал он рассказывать своей барышне того, что знал. Вестимо, спужался: как такое вслух и произнесть-то? А теперь вот, накрыв второй большой ладонью крохотное тельце в своей руке, все твердил себе, что та старая история к Феклушиной Глашке отношения не имеет. Не имеет, и все тут.

Глава пятнадцатая

О, кто, скажи ты мне, кто ты,
Виновница моей мучительной мечты?
Скажи мне, кто же ты? – Мой ангел ли хранитель
Иль злобный гений-разрушитель
Всех радостей моих? – Не знаю, но я твой!
Ты смяла на главе венок мой боевой,
Ты из души моей изгнала жажду славы,
И грезы гордые, и думы величавы.
Я не хочу войны, я разлюбил войну, —
Я в мыслях, я в душе храню тебя одну.

Денис Давыдов

Странная история, хмурилась Авдотья, вместе с Николенькой перебирая его сокровища: солдатики, барабан, кубики, снова солдатики, игрушечное ружье, помятые картонные фигурки игрушечного же театра, вновь солдатики, фарфоровые собачки, медная труба… Все было тут. А Гавриловых лошадок не было! Сам Николенька расстроился до слез: хоть он уже и не играл в подобные глупости, однако лошадки оказались ему дороги так же, как старшим брату с сестрой, – они были и его детством. Дуня утешила братца, как сумела, – он сам мог отправить часть игрушек в московский дом. И Николенька вспомнил, что да, верно: карты с портретами российских императоров были перевезены на «зимнюю квартиру» в столицу вместе с акварелью и набором крашеного воска, которых ему сейчас очень не хватало для пленэров. В ту же корзину по недосмотру могли попасть и Гавриловы поделки. Так, разгадав загадку, Авдотья, однако, лишилась возможности тотчас же показать игрушки дворовым девочкам Глашиного возраста – следовало послать кого-то в деревню к Гавриле. И снарядить шлюпку для нового, теперь уже водного, поискового предприятия.