Сеть птицелова

Но прежде Дуне за завтраком пришлось выдержать свою «осаду Измаила». Папенька рассказал маменьке о мертвых девочках, и испуганная княгиня отказывалась отпустить дочь пусть даже и на дневную прогулку, а уж тем паче с французом (тут испуг Александры Гавриловны был уже иного толка). Не говоря прямо ни да, ни нет, она отыскивала множество причин, по которым Авдотье стоит остаться дома. В лодке, кроме княжны и де Бриака, планировалось еще человека четыре. Пустилье, Марфуша с провизией для пикника и гребцы. Утро прошло в спорах и взаимных уговорах; порешили: Авдотья таки отплывает с неприятельскими офицерами, но под маменькиным (а вовсе не неприятельским, как могло бы показаться) конвоем. Дуня и сама была не против отрезвляющего маменькиного влияния: после вчерашнего утра она неприятно глупела и робела в Дебриаковом присутствии (что было плохо для расследования) и то и дело зарумянивалась, аки купеческая дочь (что было невыносимо для ее самолюбия). И потому окончательный компромисс – наличие в лодке самой княгини – ее если не обрадовал, то и не расстроил сверх меры. При маменьке ей будет проще держать себя в руках.

И оказалась права. Едва увидав подходящих к лодкам дам в легких летних нарядах – княжна в бледно-зеленом, княгиня в синем, – де Бриак улыбнулся столь восторженной мальчишеской улыбкой, так счастливо заблистали глаза его, что Авдотья порозовела, а княгиня обратила на дочь взгляд разгневанной Эринии.

Раскланявшись, сели в большую лодку. От кормы, где расположилась с корзиной исполняющая должность буфетчика Марфа, струился легкий аромат жареных цыплят. Солнце еще не поднялось в зенит, высокие берега давали приятную тень. На скамьях лодки расположили подушки – для удобства пассажиров, княгиня любезно предложила майору сесть рядом с ней, тогда как Пустилье и Авдотья опустились на переднюю скамью.

Авдотья изложила доктору план водного похода: опрашивать прибрежных жителей: не видали ли они неизвестного на лодке? Лодке, везущей нечто, укрытое рогожей? И еще попытаться доплыть до того места, где песок хоть немного схож с тем, что они нашли под ногтями первой погибшей девочки. В ответ Пустилье поделился деталями вчерашних поисков, продемонстрировав царапины на мягких, чисто выбритых щеках, и признался, что едва не лишился, как князь Кутузофф, глаза. Но не на поле брани, а на едва сжатой десятине. Сухая, остро срезанная серпом солома, исколола ему лицо, когда он, следуя за гончими, запнулся на опушке леса. В целом его рассказ мало отличался от истории, изложенной нынешним же утром старым Андроном. Ночь стояла безлунная, собаки метались, тявкали с заливом, но так и не вышли на след, отвлекаясь на лесные запахи. Утром же лег такой тугой туман, что не видно стало ни зги.

В перерывах беседы Дуня чутко прислушивалась к разговору матери с де Бриаком. Худшие ее ожидания подтверждались: не рассчитывая исключительно на дочернее благоразумие, княгиня взялась столь же непрозрачными, как давнишний туман, намеками дать понять бастарду отсутствие у него шансов на успех. Речь шла не больше не меньше о матримониальных традициях на Руси. Началось все невинно – с крестьянских свадеб.

– Не поверите, майор, есть и такие, что своих мастериц от себя не отпускают – запрещают браки особенно искусных. Сидят несчастные за пяльцами в девичьей, как в темнице. У нас же и в Приволье, и в калужском имении весна – пора любви. И такого не бывало, чтобы я отказывала влюбленным сердцам, – выказала либерализм матушка. Либерализм касался, впрочем, только влюбленных сердец холопов. – На Пасху все красавицы уже разобраны. А те, кто остался в девках, то на Покрове молятся о женихах. И уж меж бабьим летом и осенним постом точно все свадьбы и справят.

– Как и во Франции, княгиня, – вежливо отвечал де Бриак. – Крестьяне вспоминают о чувствах, лишь когда не могут работать в поле.

– Что ж, так и помещики наши лишь с ноября по Троицу по балам пляшут… – кокетливо заметила княгиня.

– Выходит, – обернулся со своей скамьи Пустилье, – в мае Москва, как и Париж, пустеет?

– О да. Зато как хорошо после Покрова, проведя лето в имении, вернуться в столицы, к городским привычкам!

– В привычки входит, как припорошит, и набег провинциального дворянства. – Обернувшись, Дуня успела поймать мимолетную улыбку на темных губах и скоро отвела взгляд. – Только представьте себе, господа, нескончаемые обозы с замороженными поросятами, гусями и курами, крупою, мукою и маслом!

– Зима – пора хлопот, – кивнула Александра Гавриловна. – Кто имение перезакладывает, кто вносит проценты в Опекунский совет. Пока пристроят детей в пансион, найдут гувернеров…

– Отыщут хороший кофий и достойное виноградное вино, – подхватила с усмешкой Авдотья. – Сводят детей поглядеть на Царь-колокол и Сухареву башню. А барышень – на Кузнецкий мост накупить нарядов и в кондитерские наесться французских сластей. – При воспоминании о последних Дуня не смогла сдержать ностальгического вздоха.