Сеть Алисы

Изображает из себя рыцаря, — подумала Эва. — Однако он вовсе не рыцарь, так чего ему надо? С их последнего разговора, так ее напугавшего, минуло два дня. И сейчас пульс ее зачастил, но она понимала: как бы ни хотелось избавиться от хозяина, отказаться нельзя. Приноравливаясь к его шагу, Эва призвала на помощь свое заикание. Если Борделон затеял очередную проверку, его ждет самый тягучий разговор на свете.

— Весь вечер у вас сияли глаза, — сказал Борделон. — Может, вы влюбились, мадмуазель Ле Франсуа?

— Нет, м-м-м-мсье. На это нет в-в-времени.

Надо прикончить кайзера.

— Однако что-то зажгло ваш взгляд.

Замысел цареубийства. Нет, не думай об этом.

— Б-б-благодарность за все, что имею, мсье.

Они свернули с набережной. Еще пара кварталов и…

— Вы очень неразговорчивы. Для женщины это редкость. Интересно, о чем вы думаете? Весьма любопытно. Как правило, меня не заботит, что творится в женской голове, обычно там ничего, кроме банальностей. Вы банальны, мадмуазель?

— Я простая девушка, м-м-мсье.

— Так ли?

Не сомневайся. Пожалуй, надо щебетать, по примеру безмозглой Кристин. Замучить его глупостями.

— П-почему вы так н-назвали свой ресторан, мсье? — Эва спросила первое, что пришло в голову.

— Опять Бодлер. Подавленные жалобы мои Твоя постель, как бездна, заглушает, В твоих устах забвенье обитает, В объятиях — летейские струи[3].

Затевая этот разговор, Эва не предполагала услышать такую чувственность в ответе.

— М-мило, — пробормотала она, ускоряя шаг.

Еще квартал и…

— Мило? Нет, мощно. — Борделон придержал Эву, его длинные пальцы почти сомкнулись на ее руке. — В загробном мире Лета — река забвения, мощнее которого ничего нет. Именно забвение предлагает мой ресторан — оазис цивилизации, где на час-другой можно забыть об ужасах войны. Уж поверьте, всякий кошмар поддается забвению, если правильно одурманить чувства. Еда — одно средство. Алкоголь — другое. Притягательная сердцевина меж женских бедер — третье.

Он произнес это небрежно и как всегда бесцветно. Эва залилась румянцем. Правильно, — подумала она, — Маргарита и должна покраснеть. Милый боженька, доставь меня домой!

— Вы вспыхнули? — Борделон склонил голову набок, разглядывая Эву. В лунном свете седые виски его отливали серебром. — Я ждал, покраснеете ли вы. В глазах-то ваших ничего не прочтешь. Окна души? Про ваши так не скажешь. Твои глубокие и темные глаза, Как ночь бездонные, порой как ночь пылают; Они зовут Любовь, и верят и желают; В них искрится то страсть, то чистая слеза![4] — не сводя с Эвы немигающего взгляда, процитировал Борделон, от чего она смешалась окончательно. — Чего в вас больше, мадмуазель Ле Франсуа, страсти или чистой слезы? — Борделон коснулся ее пылающей щеки. — Судя по румянцу, наверное, последнего.

— Дамы о таком не говорят, — выдавила Эва.

— Не будьте мещанкой. Вам не идет.

Слава богу, они добрались до ее квартиры. Эва нашарила в сумочке ключ и шагнула под массивный козырек над крыльцом, чувствуя, как струйка пота сбегает по спине.

— С-спокойной ночи, мсье, — попрощалась Эва, но Борделон ступил в тень навеса и неторопливо прижал ее к двери.

Эва не видела его лица, только чувствовала запах дорогого одеколона и масла для волос. Он склонился к ней и, минуя ее губы, лизнул впадинку меж ключиц, оставив влажный прохладный след. Легкое прикосновение его языка Эву парализовало напрочь.

— Хотелось узнать, какая вы на вкус, — отстраняясь, сказал Борделон. — Сладкая, но отдаете дешевым мылом. Вам подошел бы аромат ландыша. Что-нибудь этакое легкое, душистое, юное.

Ни курсы в Фолкстоне, ни натаска Лили, ни прежняя жизнь в Лондоне и Нанси не смогли подсказать, что на это ответить. Эва просто замерла, точно зверек, попавший в луч прожектора. Он уйдет. Сейчас он уйдет, и ты усядешься за донесение. В Лилль приезжает кайзер. Но великолепие бесценного сведения слегка померкло. Его пригасил острый, как бритва, взгляд хозяина «Леты».

В учтивом прощании Борделон перехватил трость и приподнял шляпу.

— Я вас хочу, — сказал он буднично. — Что странно, поскольку обычно меня не привлекают неотесанные девственницы, пахнущие дешевым мылом. Но в вас есть этакое неухоженное изящество. Поразмышляйте над этим.

О господи! — подумала Эва, не шелохнувшись. Борделон поправил шляпу и зашагал прочь.