Сестры зимнего леса

Окна приветливо светятся, из трубы идёт дым. Вижу через окно горящий очаг. Пахнет куриным супом, топлёным гусиным смальцем, свежеиспечёнными халами. Совсем недавно так же пахло и у нас дома. На глаза наворачиваются слёзы. Я до боли соскучилась по родителям. Если бы тятя не уехал, разве бы я испугалась какой-то треснувшей ветки? Если бы матушка не уехала, разве бы я бродила по лесу в пятницу вечером? По нашему дому разносился бы аромат горячего, только что из печи, хлеба. Стою под дверью, набираясь смелости вновь постучать, жду, когда высохнут слёзы.

Из дома слышится разноголосый смех. С дымом мешаются запахи кугеля и мяса. Собираюсь опять постучаться, когда дверь открывается.

– Гут шаббес! – говорит госпожа Майзельс.

На ней зелёное бархатное платье, волосы прикрыты кружевным тихлем. Она разрумянилась, глаза сияют. Я же не могу выдавить из себя ни слова.

– У тебя ничего не случилось, мейделе? – спрашивает госпожа Майзельс.

Мотаю головой. И тут вспоминаю, что забыла бабку.

– Входи, мейделе, входи, раздевайся. – Она заводит меня внутрь, вешает мою жакетку на гвоздик.

В сенцах приятно пахнет глаженым бельём и лавандой. Немного успокаиваюсь. Здесь пахнет домом, а в нашей хате уже нет.

– Тихо, мейделе, тихо, не плачь. Где твоя сестрица?

Опять мотаю головой и замечаю Довида, уставившегося на меня широко распахнутыми глазами.

– Что случилось? – подбегает он ко мне. – И где Лайя?

Ну, разумеется, его интересует Лайя. На меня небось и взглянуть страшно: вся зарёванная, волосы растрёпаны. И что отвечать на их расспросы? Что моя сестра удрала в лес к гоям?

– Извините, я опоздала, – бормочу наконец. – Пошла за Лайей и заблудилась. Потом что-то померещилось, я испугалась и побежала сломя голову. А ещё я забыла дома бабку.

– Куда же ушла Лайя? – продолжает допытываться Довид. – Может, пойти её поискать?

Объяснять ничего не хочется. Не желаю, чтобы Довид решил, будто я такая же, как Лайя, и легко нарушаю святость шаббеса. Мой отец – учёный человек, а матушка, пусть и новообращённая, – весьма набожна. Впервые в жизни стыжусь собственной сестры. Меня охватывает странное чувство, я уже не знаю, хочу ли быть на неё похожей.

– Нет, не надо никуда идти, – отвечаю Довиду. – С ней всё хорошо, она отправилась к друзьям.

Меня спасает госпожа Майзельс:

– Всё, хватит вопросов. Мужчины только-только вернулись из шула, пора петь «Шалом Алейхем». Присаживайся, мейделе, отпразднуй с нами.

– С удовольствием, – говорю я, а мой желудок довольно урчит.

Вместе с госпожой Майзельс и Довидом не спеша проходим в столовую. Там сидят его отец и трое братьев. Посреди стола горят свечи. Две халы, прикрытые вышитой салфеткой, напоминают младенцев в зыбке.

Пахнет горящими сосновыми поленьями, куриным супом, мясом и ещё чем-то зелёным и пряным. В печи уютно гудит огонь, мне тепло и покойно. Забываются пропавшие Глазеры, уехавшие родители, страшный лес. Я улыбаюсь, слушая песню. Я – дома. С любовью приготовленная еда, приятная компания – что ещё нужно для счастья?

36 Лайя