Сестры зимнего леса

– А что у тебя с Довидом?

– Нет у меня ничего с Довидом, – качаю головой.

Слова отзываются тупой болью.

– Выше нос, Либа. Ты у нас умница, наверняка что-нибудь придумаешь.

– Тебе всё просто, Лайя. Береги себя, ладно? Не верю я этому Фёдору. Откуда ты знаешь, может быть, тебя ждёт иной суженый?

– Тогда ему следует поторопиться и срочно дать о себе знать. – Лайя упрямо скрещивает руки на груди.

– Всё же не стоит кидаться на первого встречного.

– А тебе в таком случае тоже нужно погулять с двумя-тремя городскими парнями?

– Не перегибай палку.

– Я и не перегибаю.

Лайя смотрит в упор. В её светло-голубых глазах я вижу отражение своих тёмно-карих и понимаю, что прошлого уже не вернуть. Впрочем, вероятно, оно и к лучшему? Всё идёт своим чередом, так, как должно. Мы переменчивы, будто луна.

– Может быть, в городе безопаснее? – спрашивает Лайя.

– Сама о том же думаю, – отвечаю ей, и меня передёргивает при воспоминании об увиденном в лесу.

Замечаю, что больше не чувствую себя одинокой.

– Либа, ты же разговаривала с Майзельсами… Они не пустят тебя погостить?

– Меня? А ты?

– Мне кажется, я не смогу покинуть лес.

– Ну, и кто теперь из нас мишуге? Учти, одну тебя я тут не оставлю. Не знаю, что нас ждёт впереди, но родители не захотели бы, чтобы мы разделялись.

– Они уехали. И ещё неизвестно, вернутся ли.

– Разумеется, вернутся, – отвечаю я, однако мой голос срывается.

– Они нас бросили.

– Неправда. Тятя поехал проведать ребе, лежащего при смерти. Что ему, по-твоему, надо было делать? Сидеть дома?

– Тятя нам здесь нужен. Здесь что-то назревает.

И хотелось бы возразить, да права сестра. Жаль, что родители не остались. Я не говорю Лайе про гул, идущий из-под земли, просто потому, что не знаю толком, как его описать. Да и поймёт ли она? Может, я вообще его вообразила? Тут до меня кое-что доходит: я не хочу, чтобы Лайя сегодня уходила в лес одна не только потому, что мы должны держаться вместе. Если она уйдёт одна, значит, и я останусь в лесу одна-одинёшенька.

– Иногда, по ночам, я слышу звуки, – говорит Лайя. – Они пугают, но ужасно любопытно, что это такое. Ты их тоже слышишь? Вроде как кто скребёт по крыше.

– Слышу. – Я стою ни жива ни мертва.

– Наша хата превратилась в клетку.

– Это потому, что ты у нас птица, – смеюсь я.

– И ничего смешного, – фыркает Лайя.

Прикрываю ладонью рот и со вздохом заправляю ей за ухо золотистый локон.

– Их хоб дих либ![37] И буду любить вечно! – повторяю я матушкины слова.

– Я тоже тебя люблю, Либа, и никогда-никогда не разлюблю. А ты будешь меня любить, если я выйду замуж за пылкого красавца и уеду отсюда? – она подмигивает.

Думаю о Довиде, его руках и тёплых, смеющихся надо мной глазах. Каково будет с ним вновь повидаться? Сесть за стол с Майзельсами, почувствовать себя своей в их доме?

– Даже тогда, – отвечаю я. – Но с условием. Этим красавцем не станет Фёдор Ховлин!

– Ах, так! – Лайя хватает кухонное полотенце и замахивается на меня.

С визгом выбегаю из дому. Мы с хохотом гоняемся друг за другом, пока не слышим громкое дребезжание крышки кипящего чайника.

– Чай! – вопит Лайя и кидается обратно в хату.

Иду за ней. На сердце у меня полегчало. Что бы нас ни ожидало, будущее мы встретим вместе.

30 Лайя

Жду,
когда Либа задремлет.
Потом осторожно,
тихо-тихо крадусь
вниз по ступеням,
вниз,
вниз.

Только бы
половицей не скрипнуть.
Снимаю с гвоздика шаль,
открываю окно
и выбираюсь
в ночь.

31 Либа

Притворяясь, что сплю, жду, когда Лайя выберется за окно. Притворяться я научилась. В последнее время только и делаю, что притворяюсь: страшная медведица притворяется доброй девушкой. А как иначе? По-другому нельзя.

Наконец Лайя уходит. Субботнюю одежду я надела заранее. Встаю с кровати, спускаюсь по лестнице, набрасываю жакетку и выхожу за дверь.

32 Лайя