Сердцедёр

Жакмор быстрым шагом шел по дороге домой. Он совсем ссутулился, остановившийся взгляд вперился в землю, а куцая бороденка жалко подрагивала. Все существо его было крайне замутнено, и, вследствие этого, он ощущал внутри больше материи, чем духа. Психоанализ сильно продвинулся вперед, сеансы стали повторяться чаще; вероятно, скоро они и вовсе прекратятся.

В волнении Жакмор спрашивал себя: чем же все это кончится? Напрасно он суетился, напрасно что-то говорил, напрасно выуживал из Ля Глоира все до донышка — тщетны были все усилия, в мозгу Жакмора не прибавилось ничего. Ровно ничего. В нем жили лишь его собственные воспоминания, собственный опыт, а вобрать в себя жизнь Ля Глоира он не смог. Во всяком случае, не всю.

— Ну хватит, хватит, — успокаивал он себя. — Природа свежа и прекрасна, несмотря на то, что год на исходе. Вот наступил окромябрь, месяц, который я ни за что не променяю на теплый климат приморских стран, мой месяц, душистый и зрелый, когда листья чернеют и становятся жесткими, а ежевика все блистает на солнце своими лаковыми колючками, когда облака, неторопливо двигаясь, сбиваются в кучу на краю неба, и золотистое жнивье напоминает старый мед, и все это вместе, это же так красиво, земля мягкая, черная и теплая, а волноваться не из-за чего, что за ерунда, в самом деле, образуется как-нибудь, и очень скоро. Боже, до чего же длинная эта дорога!

Полет отвечаек, вероятно, направлявшихся на юг, заставил его поднять уши, а потом и глаза. Любопытнейшая все-таки у птиц манера, петь вместе, прямо хор какой-то: те, что во главе клина, задают басовую ноту, средние поют тонику, а остальные распределяются на две части, одни тянут доминанту, другие — седьмую ноту диатонической гаммы, и только единицы позволяют себе утонченные звуки, еле-еле слышные. Все птички начинали пение и останавливались одновременно, хотя паузы были неодинаковы.

Жакмор задумался. Повадки отвечаек, кто изучит их? Кто сумеет их описать? Надо бы издать о них толстую книгу, на мелованной бумаге, с цветными иллюстрациями, выполненными искусной кистью наших лучших художников-анималистов. О, отвечайки, как только не изучают ваши повадки! Но горе тому, кто возьмет в руки черную, как сажа, с малиновой грудкой, круглым глазом и тихо, как мышка, попискивающую отвечайку. Потому что стоит лишь легонько коснуться пальцем ее нежнейших перышек, и она умрет, ведь и пустяка достаточно, чтобы она умерла. Может, вы слишком долго ее разглядываете, или смеетесь, когда смотрите на нее, или повернулись к ней спиной, или сняли шляпу, или вдруг ночь что-то задержалась, или вечер наступил слишком рано, и все, нет бедной птички. До чего же они нежные и хрупкие, отвечайки, а сердце такое большое, что занимает собой все нутро, и для желудка и прочего уже и места не остается.

«А может, люди не видят отвечаек так, как я, — подумал Жакмор. — Хотя, впрочем, я и сам вижу их не совсем так, как описываю; но далее если и не видишь отвечаек, надо хотя бы делать вид, это уж совершенно точно. Однако, они так отчетливо видны на фоне неба, что и не захочешь, да рассмотришь.

Зато дорогу я различаю все хуже, это факт. Видимо оттого, что слишком хорошо ее знаю. Но ведь люди обычно считают красивым именно то, что им хорошо знакомо. Похоже, ко мне это не относится. А может, как раз потому, что пейзаж сей мне хорошо знаком, и удается рассмотреть что-то иное, отвечаек, например. Следовательно, внесем поправку: мы считаем красивым уже приевшееся нам, а потому и дающее возможность разглядеть в нем то, что хочется. Но, пожалуй, я не прав, употребляя здесь множественное число, надо бы оставить единственное: я считаю... (см. выше)».

— Эге, — удивился Жакмор, — да я вдруг стал неслыханно умен. Какая тонкость мысли, просто чудо! Хотя, пожалуй, в данном постулате заметен нездоровый здравый смысл. А здравый смысл на редкость поэтичен.

Отвечайки носились в вышине, делая внезапные резкие повороты и вычерчивая на небе исполненные изящества фигурки; и вот, если закрыть глаза и использовать таким образом свойства сетчатки, способной некоторое время сохранять увиденную картинку, то можно было среди этих фигурок различить трилистник Декарта, и разные другие забавные кривые, даже зубцы сердечной кривой, столь известной в кардиографии.

Жакмор не отрываясь смотрел на птиц. А они, выполняя размашистые, головокружительные спирали, забирались все выше и выше. Вот они уже почти исчезли в бездонной синеве, стали причудливо разбросанными по небу черными точками, управляемыми инстинктом стаи. А когда они, пролетая, закрыли собой солнце, Жакмор, ослепленный, зажмурился.