Семиклассницы

Женя рывком поднялась. Книги попадали с парты на пол. Она наклонилась собрать, но книги валились из рук, и, когда Женя разогнулась, все увидели её белое лицо и большой вздрагивающий рот.

— За-ачем пришла бабушка? На улице те-емно, — сказала Женя, в ужасе глядя на Дарью Леонидовну.

— Не бойся, Женя, погоди, не пугайся, милая, милая Женя! — трясясь от тревоги, говорила Дарья Леонидовна.

Женя пошла между партами к двери. Страшно уходить из освещённого класса!

— По-очему вы молчите? — спросила она и вдруг побежала.

Через раскрытую дверь слышен был в тишине дробный стук каблуков по лестнице.

— Погоди, Женя, не пугайся, — потерянно повторила Дарья Леонидовна.

Наташа вскочила и побежала за Женей. На лестнице пусто, темно. Она прыгала через три ступеньки и бессмысленно, как заклинание, твердила:

— Ничего не случилось. Ничего. Ничего…

Тётя Маня молча стояла у вешалки, держась за обмотанную шарфом щёку. Женя и бабушка выходили из школы. Бабушка, маленькая, сгорбленная, вела Женю под руку. Женя, как бабушка, сгорбилась.

Тяжело хлопнула дверь.

— Ещё одною осиротили, — строго сказала тётя Маня.

Наташа вернулась в класс, увидела яркий свет, географическую карту на стене, разбросанные на полу Женины книги и замахала руками, как будто можно отмахнуться от беды, вошедшей в дом. Она села за парту и заплакала безутешно.

Дарья Леонидовна собрала недочитанные письма в синих конвертах.

— Теперь у Жени остались только бабушка и мы.

Не было гостей — вдруг нагрянули

Поезд подошёл к перрону московского вокзала в 9.30. Огромный паровоз с чёрными замасленными боками и круглым глазом, забитым снегом, шумно пыхтел, переводя дыхание после долгого пути. Из вагонов повалил народ с мешками, корзинами, тюками. Перрон наполнился суетой, говором, звяканьем багажных платформ, бегущих в конец длинного состава. Женщины в белых фартуках, с жестяными жетонами на груди совались в вагоны:

— Кому носильщик? Носильщик!

Носильщиков мало кто звал на подмогу: большинство приезжих встречали родня и знакомые.

Девочку в белых чёсанках, жёлтой дублёной шубе и цветном полушалке, повязанном концами назад, никто не встречал. Девочка сошла на платформу, поправила на спине мешок и огляделась по сторонам, напрасно разыскивая дяденьку попутчика, на которого в дороге была вся надежда. Дяденька попутчик, вскинув багаж на плечи, давно смешался с толпой.

Девочка в жёлтой шубе была Феня Михеева.

Она стояла у вагона, беспомощно озираясь. Её толкали. Она пятилась, а её всё толкали.

«Батюшки, народу кругом! И все-то чужие!» — с испугом думала Феня.

Постепенно толпа рассеялась, паровоз, отдышавшись, умолк, перрон опустел — остались лужи под ногами да грязное месиво истоптанного снега.

«Двое суток ехали, всё зима была, а приехали в Москву — и зима кончилась», — подумала Феня.

Со слов Наташи она твёрдо помнила, что от поезда надо идти прямо в метро. Поправила на спине мешок и зашагала вдоль платформы, старательно обходя лужи. Чёсанки с галошами на Фене были материны, почти не ношенные, и она их жалела.

На соседний путь подошла электричка, из которой хлынули новые потоки людей. Все спешили, бежали. И Феня, смешавшись с людскими потоками, тоже спешила и бежала, как будто надо кого-то догнать или обогнать. Толпа внесла её в метро, и Феня в предчувствии чудес затаила дыхание.

«Сейчас поедем», — ожидала Феня, став на ступеньку лестницы. Но, сколько она ни ждала, лестница не ехала.

«Наврали интернатские про лестницу-чудесницу. С ними по-хорошему, а им лишь бы озоровать да пересмеивать. Пустозвоны! Увижусь — так и скажу».

Под сводами метро люди бежали ещё шибче, не обращая на Феню никакого внимания. Только иные барышни нет-нет да оглянутся. Феня знала, отчего оглядываются барышни. Собирая её в Москву, мать открыла сундук. Сундук был старинный, дедовский и отпирался со звоном. В нём хранилась мамкина девичья сряда, полотенца, расшитые петухами, кружева и холсты. Мать достала со дна сундука самый лучший полушалок бордового цвета с золотыми цветами.

— Не осрамись там перед людьми, — наказывала мать.

Феня и не собиралась срамиться. Добралась до Москвы благополучно, а уж на месте как-нибудь освоится. Не в чужое государство приехала!

Контролёрша в форменной тужурке с блестящими пуговицами, проверяя билеты, тронула Фенин мешок:

— Картошка? Нельзя! Ступай обратно!

— Какая картошка? Да нешто я повезу из Нечаевки картошку!

— Нельзя, нельзя! Здесь тебе не трамвай, — шугала Феню контролёрша.

Феня вцепилась ей в рукав, моля и крича во весь голос:

— Барышня, миленькая! Погляди-кась, нет там картошки, лепёшки одни, мамка для Лёньки напекла. Я только через метро и знаю дорогу. Пропадать мне теперь? Ах ты, беда какая!