Семиклассницы

«Мой милый дружок! Вчера мы заняли новый город, а сегодня, пройдя несколько нелёгких километров вперёд, остановились на отдых в деревне, отбитой у немцев. Мы устали и, когда заняли избу на постой, хотели одного — скорее уснуть. Хозяйка затопила печь, вскипятила самовар. Мы напились горячего чаю, наелись, блаженство! Почти засыпая, я увидел за печкой девочку. Ей лет десять. Странная девочка! Голова её качается из стороны в сторону на длинной шее, как засохший цветок.

«Как тебя зовут?» — спросил я. Девочка не ответила. Она глядела на меня исподлобья, пугливо и дико, как пойманная зверушка. Мне рассказали историю этой дикой девочки с копной курчавых, свалявшихся, как войлок, волос. Она — единственная уцелевшая в городе еврейка. Каким-то чудом мать её спаслась от фашистской душегубки, прибежала с девочкой в деревню и здесь умерла. Наша хозяйка спрятала девочку в овечьей избушке. Так она и жила с ягнятами, спала под боком у овцы и забыла все слова и своё имя. «Натерпелась я страху с ней, — говорит хозяйка. — Сиротинка. В уме повредилась».

До свидания, дочурка. Целую тебя горячо.

Твой отец».

Письмо третье

«Здравствуй, дорогая чернуха! Мы быстро идём вперёд. Города в развалинах, но, едва мы их берём, в подвалах и землянках начинает теплиться жизнь. На днях разведчики отбили у фашистов триста человек наших. Много детей. Мы накормили их, приголубили как могли. Ребятишки не верят, что на Большой земле есть школы, идут уроки. Как это — школы? И звонки? И географию и физику учат? Ребятам два года усердно внушали, что школы не для них, география им ни к чему.

Когда я воображаю жизнь после войны, я думаю о тебе, дочка, о твоих друзьях. Вам — жить и делать жизнь. Многое будет зависеть от того, чему вы научитесь сейчас, за школьными партами.

Учись, девочка, радуйся знаниям, расти, набирайся сил. Целую тебя, родная.

Отец».

Письмо четвёртое

«Дочурка, твоё последнее письмо о школе я показал своим ребятам. Оно долго ходило по рукам. Все теперь у нас знают Дарью Леонидовну, твою подругу Наташу и, конечно, не очень одобряют «затемнение» в классе и очень похвально отзываются о вашем шефстве над Тасей, дай бог ей уразуметь математику!

Пройдут годы. Забудутся воздушные тревоги, лишения, а детство и юность, школу и школьных друзей не забыть…»

Дарья Леонидовна прервала чтение. Дверь приоткрылась, в щель просунулась голова, обмотанная шарфом, а вслед за головой появилась и вся тётя Маня, просидевшая, страдая простудами, на табурете в раздевалке с вязальными спицами в руках ровно столько лет, сколько простояла на месте школа.

— Есть тут у вас Женя Спивак? Бабушка вниз требует, — бормотнула тётя Маня и потопала назад в раздевалку, шаркая подшитыми валенками.