Семидольный человек. Опыт историософии

Что делает универсалий универсалием? Если вещь имеет одну цель для обозначения, то она менее универсальна чем способная быть адаптивной ко множеству явлений. Многозначность предмета отражает его символическую натуру. Именно в символике покоится смысл универсализма, когда интерпретация не единична, а обладает множественной выборкой.

Символизация и аллегоризация – два основных приёма, по которым проходило историческое развитие представлений метафизической телесности. Символ – это вечно ускользающее, никогда не достижимое и таящее в себе образ. Аллегория – это понятие, ужатая версия образа, более поверхностная форма, но которая в связке с другими аллегориями приближает нас к символу. Символ – это прародитель аллегории и чем больше изошедших понятий будет сведено к единству, тем быстрее мысль снова подберётся к очередному образу, чтобы тот снова отошёл в тень, предоставив новую порцию аллегорической понятийности.

Таково моё понимание символического и аллегорического. Корить меня за такое представление не стоит, т. к. до XVIII в. разделение символа и аллегории вовсе не подлежало рассмотрению. С приходом «Бури и натиска» пришла литература Гёте, который первым задался вопросом о соотношении двух определений с целью получения точного и ясного ответа. Периоды вселенского аллегоризма и метафизического символизма средневековья только краем задевали остроугольную проблематику. Данте был уже ближе к точному определению того, что есть символ, а что аллегория, но также проходит эту тему довольно поверхностно. Гёте, напротив, поставил перед собой задачу разъяснить особенность восприятия символа и аллегории[10]. «Аллегорическое отличается от символического тем, что последнее обозначает косвенно, а первое прямо», написано в «О предметах изобразительного искусства». Итак, аллегория, оно же понятие, бьёт указательно и конкретно, когда как первое остаётся абстрактным и своего рода прапонятием.

Символ есть прообраз аллегории и будучи никогда не явленным, он ассоциируется с истинно трансцендентным, всегда потенциальным и лишь подразумевающимся. Влечение к этой сокровенности выходит получением подачек – понятий, как попыток выразить улетучивающуюся истину. История только и двигалась манящими символами, их расщеплением, повторным связыванием и очередным расколачиванием на какое-то множество. К примеру, чувствуя в природе всё увиливающую тайну, мы воплотили её в богах и мифах, как бы раскроив трудно прочитываемый символ на аллегорические образы. Уже создав пантеон, божественную иерархию, аллегоризация вновь заменяется символом – общим для всего первоначалом. Им становится натуралистическое мировоззрение основывающееся на стихийных элементалях. Вода стала единично отобранным понятием (аллегорией), но в сочетании с тремя остальными, получался новый образ (символ) – предпочтительность абстрактного и более отвлечённого (числа, атомы). Решив синтезировать эти частности, новой общностью пришёл уклон в сторону этических и идеалистических учений. Чехарда символов и аллегорий идёт от самой античности вплоть до наших дней и это будет нашим доверенным на всём историсофском пути.

Символ – это пародия на духа-беглеца, не существующего в чистом виде и проклятого постоянно скрываться в каком-то предмете. Ощущая рядом с собой человеческое домогательство, этот хитрый сгусток пневмы «перебегает» в следующий предмет, а нас, горе-сыщиков оставляет с пустышкой. Нам же, негодуя от вновь упущенной истины не остаётся ничего другого, кроме как клюнуть на следующую приманку и продолжить искать совращающую трансцендентность.

О семидольном человеке

Вернёмся же теперь к доминанте всего произведения. Семидольная модель человека – это попытка обоснования нового универсалия. Гёте тоже искал универсалий – прообраз или даже первообраз всего сущего. Был он удовлетворён своей находкой или же всё продолжал грезить уловом посущественней, но достоянием его раскопок стал «первичный феномен»[11]. В связке с гётевским пониманием символа и аллегории указывается, что сущность первичного феномена в символе, т. е. прапонятии для будущих аллегорий, строящихся вокруг символического явления.

Достаточно универсальное явление всегда предстаёт символом и возводит на свою орбиту производные аллегории. Так «Пространство» и «протяжённость» – это символы, рождающие понятия, вроде «право», «лево», «верх», «низ»; «вкус» дал повод к появлению «горького», «солёного», «кислого», «сладкого».

Э. Бенвенист считает символ – всеобщим словарём, содержание которого можно истолковывать как надязыковыми формами (сопричастными к символу знаками), так и подязыковыми[12]. Последнее есть то же толкование знаками, но залегающих куда глубже семантики привычных высказываний. Это уровень, идущий куда дальше привычных языковых форм и более отдалённые знаки уже будут не аллегориями, а следующими символами (См. изображение, где на каждом из уровней символ, вокруг каждого, как на орбите аллегории).