Семидольный человек. Опыт историософии

Проповедником орфизма был демос – слуги и рабы владычествующих господ; этот слой населения не мог спастись материальными благами, т. к. попросту не обладал последними, но никто не был обделён фантазией; под её попечительством и скрылся угнетаемый люд, превратив мифы в спасительное орудие. Если нельзя сыскать телесного умиротворения, то обязательно можно найти аналог. Им становится абсолютизация первого элемента гомеровской структуры псюхе – тюмос – ноос. Не героический тюмос, не разумная сдержанность, а душевная свобода – вот какой ценностью изошли орфические воспевания. С этим изменяется и теогония. История перестаёт заканчиваться на Зевсе, а идёт дальше – к полубогу Дионису, прародителю человечества и виновнику смерти того, в честь кого, собственно, орфики и получили своё наименование. В мифе об Орфее, сам Орфей не сумел вызволить свою возлюбленную Эвридику из аидовых лап и душа его спутницы обреклась на вечные муки. По иронии судьбы, орфики именовали себя в честь персонажа с столь трагичным досье по причине его гибели от вакханок – служительниц Диониса, бога виноделия и всего хтонического. Эту взаимосвязь мифов я истолкую следующим образом: Орфею был вручен шанс увести душу (Евридику) от рабского забвения в тени бога Аида, но он упускает заветную возможность; в наказание, его раздирают нимфы Диониса – отпрыска Зевса (бога) и Симмелы (человека); всё дионисийское с незапамятных времён враждует с аполлоническим, как титаническое конфликтовало с божественным; эта война разразилась пристрастием орфиков к первому, а именно – вакхическому. Короче говоря, орфизм почитал убийцу своего назывателя только за одним, дабы помнить грех Орфея об упущении души; что велико опасение проворонить спасение потусторонней сущности. Ведь именно большая потусторонность и характеризует орфические мистерии. Ни у Гомера, ни у Гесиода не было прорыва человека в сферу какой-то иной реальности, главное же, не было самостоятельного ухода. Всему был указ высших мира сего, но смещение к божествам более очеловеченным заделывает переход в новую сферу мысли. Ей оказывается уже не мифологическое, а философское поприще, где вместо богов, перед нами оказываются чистые абстракции.

Подведём же теперь итог по трём родоначальникам древнегреческой философии. У Гомера высвечивается три компонента человеческого бытия: тюмос, ноос и псюхе. Героический эпос соотносится с волей; образам героям гомеровского перста покровительствовала храбрость, мужество и отвага. Со временем, разум обольщает Гесиода пристраститься к мирским, буколическим трудам с той же апофеозностью, с каковой Гомер отстаивал эпатажную воинственность своих избранников. Патетизм пасторалий по уровню смысла приравнивался к героизму своего литературного брата и на этом контрасте, развёртка человека не заканчивается. В орфических текстах достигается выкладывается козырь, покрывающий всех оппонентов и заканчивающий партию мифологической эпохи. Для орфиков, козырной картой оказались превосходные реноме таких персон как Дионис и Орфей – полулюдей, полубогов – посредников между абсолютным и низменным. Интерес к высвечиванию иного представления о человеке вызван еще одним фактором: теогонией. Теогонический процесс у Гомера и Гесиода заканчивается на пантеоне и не выходит за пределы божественной утопии, но не у орфиков; в уцелевших фрагментах греческой мистики, космо-теогонический полёт завершается не на могуществе Зевса, а на человеке, изошедшего из сердца Диониса, точно как бог виноделия, был рождён из берда своего олимпийского отца.

Описанные в разделе «О символе и аллегории» методы символизации и аллегоризации действуют следующим образом: мифологема была изначальным символом; отталкиваясь от модели именно человеческого образа, а не какой-то вещи или стихии, исследование сводится к анализу того, что древние видели в себе самих; это были воля, разум и душа, что те же аллегории, на которые распался их прообраз – человек; первое получило оправдание у Гомера, второе – у Гесиода, третье – в орфическо-дионисийском культе; в результате рассмотрения этих частных понятий, они объединяются в новое единство, с характером уже не мифологического ума, а абстрактно-философского.

2-ой уровень бытия. Натурфилософия и абстракционизм