Семь верст до небес

Я кладу отца на пол. Ровно. Под голову коврик. Мягко надо. Теперь надо в белом. Врача. Быстрее…

Я бегу через дорогу. Через рельсы. Мимо черного паровоза. Думаю. Нет. Надо соврать. Так быстрее. Надо сказать, что он умирает… Так врач быстрее побежит. Так мы вместе быстрее побежим… Ступни обжигаются о рельсы, ступни режутся о гальку… Я потерял ночные тапочки.

Добрый Колька снимает и отдает мне свои. И я вновь пляшу, мы все вместе пляшем, только Колька кривится — его ногам больно плясать на острых бутылочных осколках… Но и он, и он пляшет. Это главное. Я рад. Я так рад за него.

Она в белом халате, внимательно смотрит на отца. Она не подходит к нему. Она смотрит. А в руках у нее аппарат для измерения внутривенного давления.

— Сделайте ему хоть что-нибудь!

Митя подмигивает мне, лицо его пьяно расползается. И падает на незастегнутую ширинку. Рука его в синих наколках ползет, ползет, ползет… Я не успеваю. Руки остервенело стаскивают потную фуражку.

Отец лежит потому, что упал? А упал потому, что ударился о печку? А ударился потому, что покачнулся? А покачнулся потому, что стал терять сознание? А сознание потерял потому, что заболел? Он придет в себя? Он придет в себя?!

— Сделайте ему укол… Сделайте Кольке укол!

— Не трогайте! Вы убьете его! Он пьет таблетки…

Она смотрит на отца. Откладывает, как ненужный, инструмент. Аппарат для внутривенного давления.

— Сделайте ему укол!

— Что ж ты стоишь?! Измерь ему хоть давление! — грубо говорит мама, выпрямившись как неживая.

По всему дому занавешены зеркала и окна. По всей улице молчат при моем появлении люди. По всей станции объявлено: не стучать молотками. По всему городу прекращено движение. По всей Юго-Восточной железной дороге остановились паровозы, чтобы иметь возможность весь пар пустить сегодня в мазутные охрипшие глотки.

Отец не будет сегодня есть картофельное пюре.

Она, в белом халате, смотрит на нас. На лице у нее удивление. Вот-вот улыбнется — и я ее ударю. Как только улыбнется. Или как только откроет рот.

— Вы зачем меня позвали? Он же мертв.

— Не трогайте! Вы убьете его. Он пьет таблетки…

Вот Митя играет. Вот я выхожу. Вот мы все выходим. Труба у Мити черная, грязная. Где он ее держит в паузах между покойниками?

Все приходят. Стоят. Крестятся. Снимают фуражки. Все стоят. Все уходят.

Мы остаемся. Старые остановившиеся часы. Половина третьего. А сколько на самом деле? Я на стуле. Он на полу. Мать у стола. Руки. Деревянная толкушка. Руки. Деревянная толкушка… Кастрюля. Картошка.

— Лег. Хлопнулся. Кто же будет есть твое пюре? — Это голос мамы.

Я смотрю на нее, смотрю на нее, смотрю на нее… Она мнет и мнет картошку, мнет и мнет картошку… Ни слезинки… Руки. Деревянная толкушка. Руки. Деревянная толкушка.

— Вань? Ваня? Кому она теперь нужна?! Я тебе ее… Я тебе ее… — ласково зовет она и вдруг кричит страшно.

Я не успеваю. Она падает. Ударяясь головой о кастрюлю. Жидкое пюре размазывается по полу. Расплескивается. Каплями. Мелкими-мелкими… Белыми-белыми…

— Господи? Ты станешь есть нашу картошку?

Вечером собираются те, кого он ждал раньше. Вернее, отец приглашал и ждал тогда, когда они смогут прийти. И вот они смогли прийти. А он просто не смог дождаться. Он просто не знал, что они смогут все вокруг него собраться только тогда, когда его не будет.

Вечером мы наталкиваемся на сумку, с которой он вернулся из магазина. В ней хлеб и водка. Что делать с этим хлебом? А с этой водкой — что делать?..

Мы открываем. Разливаем. Пьем. Из его бутылки. Его водку. За него.

А за него — это как, когда его уже нет?..

Совсем нету! Никогда! И нигде! И ни в какой форме! Я это точно знаю… Я это видел…

Меня успокаивают. Мне говорят, что еще неизвестно… Потом мне скручивают руки… Меня уносят.

Ночью я открываю глаза. Бронзово-желтый сумрак. Лампада. Свечи. Спертый воздух. Шелестят страницы. Женский тихий голос. Оттуда. Монашка. Тетя Сима. Наша соседка. Милая женщина…

Она умрет через полтора месяца.

Утро. День. Опять утро. Похороны назначены на шестнадцать. То есть на четыре. Я смотрю на часы. Половина третьего. Я все время ошибаюсь и смотрю на часы, на которые уже смотреть бессмысленно.

Мне нужно сделать еще много дел. Мне нужно все сделать. Ни у кого нет сил. У меня есть силы. Надо получить справку, что он умер. Надо получить еще другую справку, чтобы он умер… Нет. Не так. Чтобы можно было вырыть могилу, которая уже вырыта… Нет. Справка эта называется, все говорят так: «чтобы разрешили место». Кладбище старое. И место там получить непросто. Некоторые заранее стараются. Что поделаешь? Без места не похоронишь. Значит, и умирать нельзя, пока не разрешили место. Или когда нет детей.

У него есть дети. Поэтому он и умер не задумываясь.

Надо еще предупредить музыкантов. Я послал за Митей. Митю ищут по всему городу. На похоронах и на свадьбах. Только там можно Митю найти. Но Митя старый друг. Митя не подведет.