Семь верст до небес

Коля утверждает, что Хицко был к Тарлыкову расположен. Не спорю. Возможно. Даже, наверно, точно так: Хицко почему-то обожает таких вот придурковатых людей. Помню, он пригрел какого-то хромого изобретателя. Дал ему даже комнату. И он доизобретался до того, что едва не сжег наш поселок. Потом был какой-то поэт из Москвы — Хицко помогал ему с жильем в одном совхозе. Потом егерь, тот все норовил поймать на браконьерстве начальство. Ну, и доловился — самого посадили. Был архитектор — тот, правда, построил нынешний музей, но в конце концов сбежал от нас с женой управляющего сельхозтехникой.

Было много. И все — какие-то чокнутые.

Что в них Валерий Иванович находил? Но закавыка сейчас, конечно, не в этом. А в том, каким образом Хицко объяснил Тарлыкову, что тот совершенно и во всем заблуждается?

Из документов, составленных или найденных впоследствии:

«…Все сказанное невольно заставляет сделать вывод: мы имеем дело с человеком, давно не отдающим отчета в собственных поступках. Поймите меня верно. Менее всего сейчас озабочен действиями, которыми с его стороны подвергся я. Да. Всем в районе очевидно, сколь двусмысленно мое нынешнее положение. Что мне ответить им? Пока нечего. Безнравственность, полнейшая развращенность этого человека — не в силах допустить, что эти качества могут вызывать у кого-либо симпатию! Но неужели это все-таки жестокая и злая правда? И я, со своей стороны, буду вынужден принять незамедлительные меры?! Теплится надежда, что недальновидных в подобной степени руководителей у нас в районе не найдется…»

(Из докладной П. С. Прохожева на имя В. И. Хицко.)

«…Не скрою, я был среди самых близких ому людей. И с болью теперь наблюдаю, как много желающих примазаться к его славе. Как нечистыми руками обывателей, мнимых поклонников мусолится его белоснежное имя. Не давай оболгать большой талант! — говорю я себе. — Вот твое призванье!»

(Из статьи П. Прохожева «Звезды Тарлыкова».)

VII

…К счастью, он имел карманы в брюках, — и туда могли уйти его руки.
В крайнем случае он мог бы там сам укрыться целиком.
Он попробовал осторожно, незаметно это сделать, как будто бы оттирал пыль с брюк.
Но карманы его были зашиты глухо крупными белыми стежками.

Янис Рицос, XX век

Он примчался в село неизвестно на чем и как. И сразу же нырнул в свою нору. Неизвестно потому, что — только мне рассказал про все Авдеев, — я сразу стал названивать в Яшкино. Трубку подняла сначала баба Ксеня, и тут же, параллельно, на квартире — Тарлыков… Представляю, сколько бешенства сидело в нем, когда он летел с актива сломя голову. Но голос его был почти ровен:

— Слушаю… Да… Слушаю…

Но мне ли не знать его, мне ли обманываться, не разобравшись в его интонациях?.. Таким я не помнил Алексея еще со времен университета.

Я стал говорить ему что-то, объяснять, кажется, про Зарывалина, про то, какой замотанный и затравленный он, про его многочисленные взыскания и многотысячные долги. Он хотел было бросить трубку, но я не дал, я завопил изо всей мочи.

Я бил наверняка. Только в двух пунктах можно бить Алексея наверняка. Надо или оскорблять его. Или напоминать про жену. Что, впрочем, как мне казалось тогда, было одно и то же…

Я ударил по двум пунктам сразу.

Трубка замолчала.

Пока она молчала, я прикидывал: чем буду крыть дальше?

— Если хочешь, приезжай завтра…

— Сегодня! — сказал я.

— Сегодня ночь.

— Ночью!

— Не надо, — спокойно отказала трубка. — Без истерик, Андрей Степанович… Это несолидно… Мы же не умираем с тобой! Так ведь?

Только я собрался ему что-то такое завернуть, как в наушнике щелкнуло, затрещало и как будто всхлипнуло…

— Кто-то нас слушает? — спросили мы неуверенно и одновременно друг у друга. — Положите! Сейчас же!!!