Семь столпов мудрости

Роллс провел свой тендер мимо римского пруда для рыбы; мы обогнули с запада поле лавы, теперь через твердую, заросшую травой топь, к голубым стенам безмолвной крепости, с ее шелковистыми шуршащими пальмами, за неподвижностью которых скрывался, возможно, скорее страх, чем покой. Я почувствовал себя виноватым в том, что вторгся сюда на ревущей машине, с командой подтянутых северян, одетых в форму — к этому сокровенному, легендарному месту; но моя тревога была напрасной, потому что эти люди выглядели реальными, а весь фон стал декорацией. Их новизна и уверенность (определенность британских войск в форме) делали Азраку больше чести, чем обычное уединение.

Мы остановились ненадолго. Джойс и я взобрались на западную башню и пришли к выводу о том, что Азрак имеет неисчислимые преимущества в качестве рабочей базы; хотя, к моему огорчению, здесь не было пастбища, и мы не могли переждать здесь промежуток между нашим первым и вторым рейдом. Затем мы пересекли глинистую равнину до северной части, землю, пригодную для посадки аэропланов, которые Сиддонс добавил к нашей летучей колонне. Среди других достоинств была их приметность. Наши машины, летящие на высоте двести миль к своей новой базе, не смогут не увидеть его янтарное обрамление в лучах солнечного света.

Мы вернулись в Аин эль Ассад, где стояла бронемашина, и увели ее поскорее в открытую каменистую пустыню. Был полдень, и очень жаркий, в особенности если сидеть в машине со стальной башенкой, среди раскаленного металла, но прожаренные солнцем водители держались, и до заката мы были на хребте, разделяющем долины Джеши, чтобы найти путь короче и легче того, которым мы пришли.

Ночь застала нас недалеко к югу от Аммари, и мы разбили лагерь на вершине, под сошедшим на нас бризом, драгоценным после раскаленного дня, напоенным ароматами цветущих склонов Джебель-Друза. Вместе с ним мы наслаждались горячим чаем и одеялами, которыми мы подоткнули углы кузова.

Поездка была для меня сплошным удовольствием, потому что на мне не лежало никакой ответственности, только показывать дорогу. К тому же занятно было послушать мальчика шерари, который делился со мной своими мыслями, потому что лишь я одевался так же, как он, и говорил на его диалекте. Его, бедного отверженного, никогда прежде не принимали всерьез, и он был удивлен поведением англичан. Ни разу его не ударили и даже не пригрозили.

Он сказал, что каждый солдат здесь держится особняком, как в семье, и что-то чувствуется оборонительное в их плотно прилегающих, скудных одеждах и внешности рабочих. Он был одет в развевающуюся долгополую одежду и носил покрывало на голове. У них были только рубашки и шорты, обмотки и ботинки, и ветер не мог до них добраться. На самом деле, они так долго носили свою одежду, днем и ночью, в жаре и в поту, возились в ней с пыльными, пропахшими бензином машинами, что одежда прилипала к их телам, как кора к дереву.

Потом, все они были гладко выбриты и все одинаково одеты; и его глаза, чаще всего различавшие людей по одежде, были сбиты с толку таким внешним однообразием. Чтобы отличать их друг от друга, ему приходилось изучать их индивидуальные очертания, будто обнаженные. Их пищу не надо было варить, их напитки были горячими, они редко заговаривали друг с другом, но каждое слово вызывало у них припадки непонятного клекочущего смеха, в котором было что-то недостойное и нечеловеческое. Он был убежден, что это мои рабы, и что они мало хорошего видели в жизни, несмотря на то, что для шерари было роскошью путешествовать со скоростью ветра и при этом сидеть; к тому же возможность есть мясо, мясные консервы, каждый день.

Утром мы поспешили вдоль по хребту, чтобы добраться до Баира днем. К сожалению, вышли неполадки с шинами. Бронемашина была слишком тяжелой для кремня, и всегда несколько увязала, тяжело продвигаясь на третьей скорости. Покрытие становилось горячим. Мы терпели досадные серии взрывов и остановок, чтобы поднимать машину домкратом и менять колесо или шину. День был жаркий, и мы спешили, поэтому, то и дело поднимая автомобиль и накачивая шины, мы истощили последнее терпение. В полдень мы достигли крупного хребта в Рас Мухейвир. Я пообещал понурым водителям, что дальше будет великолепная дорога.

Так оно и было. Мы снова ободрились, даже шины держались лучше, когда мы неслись по извилистому хребту, петляя по длинным изгибам с востока на запад и обратно, глядя то налево, поверх мелких долин, впадающих в Сирхан, то направо, до самой Хиджазской дороги. Вдали, в дымке, белые здания станций были сверкающими пятнышками под солнечным светом, льющимся с неба.

В конце дня мы добрались до края хребта, нырнули в лощину и с ревом, на скорости сорок миль в час, взобрались вверх по склону Хади. Уже подступала темнота, когда мы пересекли борозды Аусаджи до колодцев Баира, где долина оживлялась огнями костров; Бакстон, Маршалл и Верблюжий корпус собирали лагерь после двух легких переходов из Эль Джефера.