Семь столпов мудрости

Северный редут, где имелась пушка, казалось, был храбрее, и осыпал градом пуль двор станции и наши войска. Бакстон, под прикрытием южного редута, направлял огонь пушек Броуди, который, со своей обычной методичностью, посылал снаряд за снарядом. Сиддонс прилетел на своих машинах и бомбил их, пока Верблюжий корпус с севера, с востока и с запада поливал брустверы яростным огнем из «льюисов». В семь утра последние из врагов тихо сдались. Мы потеряли четверых убитыми и десятерых ранеными. Турки — двадцать одного убитыми и сто пятьдесят человек пленными, две полевые пушки и три пулемета.

Бакстон сразу же поставил турок качать насосы, чтобы он мог напоить верблюдов, пока люди взрывали колодцы и разрушали насосы, а также две тысячи ярдов рельсов. На закате заряды у подножия крупной водонапорной башни разнесли ее по камешку через всю равнину: спустя минуту Бакстон скомандовал: «Шагом марш!», и четыреста верблюдов, поднявшись как один, и ревя, как в день Страшного суда, выступили на Джефер. Доуни с радостью отправился в Аба эль Лиссан, чтобы приветствовать Фейсала. Алленби послал его к Фейсалу с предупреждением. Он должен был умолять того не делать ничего сгоряча, поскольку британская атака была предпринята наудачу и, если она провалится, арабы останутся не на той стороне Иордана, чтобы ожидать помощи. В особенности Алленби просил Фейсала не наступать на Дамаск, но держаться, пока ход событий не станет определенно благоприятным.

Это предупреждение, очень здравое и правильное, отнесли на мой счет. Однажды ночью в Генеральном штабе я в сердцах высказал, что 1918 год кажется мне последним шансом, и мы сможем взять Дамаск, что бы ни случилось в Дераа или в Рамле; потому что лучше уж взять его и потерять, чем не взять никогда.

Фейсал ответил на увещевания Доуни мудрой улыбкой и сказал, что он попытается этой осенью пойти на Дамаск, пусть хоть небо упадет на землю, и если британцы не смогут сыграть свою роль в наступлении, он спасет свой народ, заключив сепаратный мир с Турцией.

Он долго поддерживал связь с турецкими кругами, когда Джемаль-паша вступил с ним в переписку. Убеждения Джемаль-паши, когда он находился в трезвом уме, были исламскими, и восстание Мекки было для него упреком. Он был готов сделать все, что угодно, чтобы загладить такое святотатство. По этой причине его письма внушали надежду. Фейсал послал их в Мекку и Египет, надеясь, что там прочтут в них то же, что и мы; но их восприняли буквально, и нам приказали отвечать, что теперь нас должен рассудить только меч. Это звучало как запрет, но на войне не следовало упускать такую возможность для диатетики.

Действительно, договориться с Джемалем было неприемлемо. Лучшие головы в Сирии скатились с плеч по его воле, и мы предали бы кровь своих друзей, если бы допустили мир с ним; но, тонко указав на это в ответе, мы могли расширить национально-клерикальные трещины среди турок.

В особенности мы метили в антигерманскую группировку Генерального штаба, во главе с Мустафой Кемалем[119]; они слишком сознавали «турецкость» своей миссии, чтобы отрицать право арабских провинций на автономию от Османской империи. Поэтому Фейсал послал тенденциозные ответы, и переписка с блеском продолжалась. Турецкие военные начали жаловаться на пиетистов, которые ставят реликвии превыше стратегии. Националисты писали, что Фейсал всего лишь выражает своей незрелой и вредоносной деятельностью их собственные убеждения о справедливом, неизбежном самоопределении Турции.

Знание об этом брожении влияло на намерения Джемаля. Сначала нам предложили автономию Хиджаза. Затем к этому добавили Сирию; потом Месопотамию. Фейсал еще казался недовольным; и вот посольство Джемаля (пока его начальник был в Константинополе) дерзко прибавило корону к обещанной доле Хуссейна из Мекки. Наконец, они сообщили нам, что призыв семьи Пророка к духовному лидерству в исламе — а в этом действительно есть логика!

Комическая сторона этой переписки не должна заслонять ее реальную пользу для раскола турецкого штаба. Старомодные мусульмане считали шерифа непрощаемым грешником. Люди современные считали его искренним, но нетерпеливым националистом, сбитым с толку британскими обещаниями. Они мечтали убедить его скорее аргументами, чем военным поражением.

Их главным козырем было соглашение Сайкса-Пико[120], опубликованное Советами, по которому Турцию, в старинном стиле, следовало разделить между Англией, Францией и Россией. Джемаль зачитал самые одиозные параграфы на банкете в Бейруте. Некоторое время это открытие задевало нас; справедливо, так как и мы, и французы собирались замазывать политические трещины достаточно неопределенными формулировками, чтобы каждый трактовал их по-своему.